Повесть о бабьем счастье

Ох, Гриша, Гриша! Пойдет ли он дальше учиться? Неохотник был до учебы, из класса в класс на спасительных троечках перекатывался: «Главное, ма, знания, а не отметки!» Поговори с ним.

В машиностроительный, говорит, пойду. А хватит у него терпения к экзаменам готовиться? Институт — не школа, там тройки не выручат. Вот тебе и взрослый сын, вот тебе и глава семьи...

А как-то эта семья питаться теперь будет? Не заставь Кроху супу поесть, сама не захочет, значит, и приготовить поленится. «За границей, мама, первое не едят!» — заявила как-то.

Мире кухней заниматься некогда: скоро занятия в техникуме начнутся, пообедает в столовой, а оттуда на лекции. Гриша останется ненакормленным, так всухомятку и будут перебиваться. А Кроху подкормить надо, организм поддержать, она слабенькая, хилая, врач сказал — истощение от систематического недоедания. Это в наше-то время! Масла Кроха не ест, чай пьет без сахара. Накричала на нее, она в слезы:

— Я, что ли, виновата — меня тошнит от масла. Тетя никогда не покупала. И чай без сахара пили. Она говорила: «Что у тебя в брюхе, никто не видит, лучше вещь какую купим».

«Попалась бы мне эта тетя под горячую руку! Господи, как же это я решилась бежать от детей в такое трудное для них время? Защитника нашла! А защитник такой, что пылинки сдувать будет, в покой-тишину везет. Грибы, кгоды, речка... А сердце куда пристроишь? Будет оно рваться из клетки, пока о железные прутья в кровь не разобьется. Ой, что же мне делать? Делать-то мне что?!»

Уткнулась носом в подушку и заплакала. Плакала она долго, молча, отчаянно, все у нее в груди разболелось от этих слез.

Когда открыла глаза, в купе уже пробивался рассвет.

Ваня, свесив голову, тихо сказал:

— Вы всю ночь плакали...

Поболтались перед глазами его ноги в пестрых носках, и спрыгнул он на коврик, как мячик, неслышно, мягко.

Когда он вышел из купе, Лидия быстро встала, наскоро оделась, пригладила руками волосы и, с трудом приподняв полку, вытащила обой чемодан. Скатившуюся шляпу Кирилла аккуратно положила на газету. По* искала бумаги, чтобы оставить записку. Не нашлось.

Написала на салфетке, мягкой, как тряпочка: «Извини ты меня, родной, не могу иначе. Очень хотелось иначе, да ничего у меня не получилось... И еще спасибо тебе за все, не поминай лихом...»

Вернулся Ваня, посмотрел встревоженно ей в лицо, молча взял чемодан и вышел.

Кудрявая проводница остановила их у своего распахнутого купе:

— Так вам же еще ехать и ехать!

— Знаю,— сухо отозвалась Лидия.

Вышли они на каком-то полустанке. Ваня поставил чемодан на перрон, сказал, глядя себе под ноги:

— Не знаю, что и сказать...

— А вы не говорите ничего.

— Тогда до свидания!

— До свидания, Ваня. Спасибо вам...

Поезд дернулся сильно и неожиданно, будто с трудом оторвал примерзшие к рельсам колеса. Где-то в самом хвосте состава сонным басом ругнулись буфера, и послушные вагоны тотчас же тихо и покорно двинулись за вожаком.

Поезд удалялся, уменьшаясь все больше и больше, и вскоре исчез совсем. Можно было подумать, что его вовсе не было.

Но Лидия зкала: он был...