Через минуту тот же перевернутый ящик, только что служивший импровизированной трибуной, превратился в стол. Письмо писали долго, потому что в этом деле пожелал принять участие чуть ли не весь полк. Спорили, ссорились, кипятились, каждому хотелось выложить самое наболевшее. Письмо получилось длинное, в нем говорилось о множестве обманов, которые претерпели писавшие, и о самом главном обмане — войне, которую никаких сил нет уже терпеть. В нем выражалось полное сочувствие программе большевиков и задавался один единственный вопрос: когда эта программа будет осуществлена? Писали солдаты и о своем возмущении тем, что Керенский велел арестовать такого человека, который один «болеет за солдат всей душой и понимает нужду да беду крестьянскую», заверяли дорогого товарища Ленина, что весь полк за него горой и готов грудью встать на его защиту, «пускай только товарищ Ленин прикажет, они тотчас явятся, куда он велит, и будут его оборонять».
Доставить письмо адресату взялся тот же Серников, который с этой минуты перестал быть для однополчан Недомерком.
В знакомый дом Серников отправился на следующий же день с утра, но сразу войти не решился, сообразив, что рано и хозяева, должно быть, спят. Поднявшись на третий этаж и присев на ступеньку, он обнял винтовку и задумался. Думы были все те же: о жизни, которая вся от начала до конца была один обман, о том, что теперь-то он все это дело раскусил, и, главное, светила ему надежда повидать Ленина да расспросить, когда же будет замирение и когда, наконец, поделят землицу по справедливости. С этими мыслями он уснул.
Проснулся он от толчка в плечо и сразу вскочил. Перед ним стоял высокий и плотный мужчина со встрепанной бородой и в железных очках.
— Проворонишь, кого сторожишь, — сердито и насмешливо пробасил мужчина.
И тут Серников его узнал: тот самый бородатый, которого он во время обыска принял было за Ленина и которого юнкера все-таки арестовали.
— Извиняйте, господин, мне бы товарища Ленина повидать.
Бородатый с изумлением взглянул на солдата: первый раз он видел такого странного шпика.
— Ленина? — переспросил он, немного удивленный тем, что этот несуразный солдат, явно посаженный в засаду, называет Ленина не господином, а товарищем. — Нет здесь Ленина, напрасно дожидаетесь.
— Это мы очень даже понимаем, — с готовностью откликнулся Леонтий. — Само собой, им здесь никак находиться нельзя, потому как велено его пымать. Только я по другому делу, письмо у меня к нему.
— Что еще за письмо?
— От солдат, стало быть, всем полком писали.
Бородатый с любопытством взглянул на Серникова и неопределенно хмыкнул.
В это время открылась дверь, и на площадку вышла знакомая уже Серникову женщина, сестра Ленина.
— Марк, что это у вас здесь происходит?
— А вот, видишь ли, солдат письмо Володе принес.
— Письмо? Какое письмо? — Женщина вгляделась в Леонтия и вдруг сказала: — A-а, вот это кто, старый знакомый. Ну, заходите, товарищ. Марк! — обратилась она к бородатому. — Вы скоро вернетесь?
— К обеду. — Он еще раз с сомнением взглянул на Серникова. — Впрочем, может быть, мне задержаться?
— О нет, нет, можете не беспокоиться, — отозвалась женщина.
Леонтий вновь оказался в знакомой квартире. На этот раз его пригласили не в кухню, а в столовую.
— Садитесь, товарищ, — предложила женщина.
— Благодарим покорно, так что я постою, госпожа Ленина, — уважительно ответил Леонтий.
— Во-первых, не называйте меня госпожой, во-вторых, я не Ленина, а Ульянова, а зовут меня Мария Ильинична. Садитесь же, садитесь.
Леонтий осторожно сел на краешек стула, расстегнул гимнастерку, достал письмо и положил его на стол.
— Вот, — сказал он. — Письмо наше солдатское к товарищу Ленину. Передать бы надо.
— Но товарища Ленина нет в Петрограде.
— Это мы понимаем, — снова поспешно ответил Леонтий. — Оченно даже понимаем. Только вам-то, наверное, известно, оде они сейчас живут, может, вы передадите или перешлете?
— Нет, мне совершенно неизвестно, где находится товарищ Ленин, — очень твердо сказала Мария Ильинична.
— Эх! — Леонтий сокрушенно вздохнул. — Как же теперича быть?
Мария Ильинична пожала плечами.
Открылась дверь, и в комнату вошла еще одна женщина; в ней Леонтий тотчас признал жену Ленина, которую в ту ночь арестовали юнкера. Он обрадовался, что ее выпустили, и, не зная, как выразить свои чувства, вытянулся во фронт и старательно гаркнул:
— Здравия желаем, вашество!
Надежда Константиновна вздрогнула и замахала руками:
— Что это вы на меня, как на генеральшу? И вообще что здесь происходит, Маняша? — повернулась она к Марии Ильиничне.
— Да вот старый знакомый зашел, говорит, письмо товарищу Ленину принес.
— Письмо Володе? Но ведь его нет здесь.
Серников и этой женщине принялся объяснять, что он понимает, что товарища Ленина здесь и не должно быть, только больно уж надо передать ему солдатское письмо, а еще более желательно получить ответ, потому как нет никаких сил дальше терпеть.