Повесть о бедных влюбленных

Он вошел в комнату и стал ждать. Гнев его постепенно ослабевал, и Нези вдруг почувствовал себя старым, усталым и больным. Он присел на край кровати и осмотрелся. Комната была такой же, как обычно, но в ней чего-то не хватало. Нези не мог понять, чего именно. Он насторожился, посмотрел внимательнее и тогда заметил, что на туалете не было больше несессера Ауроры, а на вешалке не висело ее халата! Инстинктивно Нези подошел к шкафу и открыл его. Шкаф был пуст! Нези выругался, закричал, как будто его неожиданно ударили в спину.

Раздался плач ребенка. Нези шагнул к колыбели. Его взгляд упал на комод — под бутылочкой с молоком лежал вырванный из тетрадки листок. На нем было что-то написано карандашом.

Еще не читая, Нези узнал почерк Отелло.

В записке говорилось: «Ребенок не проснется до одиннадцати. Ему дали макового отвара. Как только он проснется, дай ему бутылочку. Отнеси ребенка бабушке Луизе. Ты должен содержать его, потому что это твой сын. Нас не ищи — не найдешь».

Ниже было приписано: «Не думай, что мы покончим с собой. Это было бы тебе чересчур приятно. Мы вернемся, когда будем совершеннолетними, и ты не сможешь больше вредить нам. Нам только жалко ребенка».

А в конце было написано рукой Ауроры: «Скажи моей матери, что ребенка надо кормить каждые четыре часа. Нужно две доли молочного порошка на четыре доли кипятку».

У Нези мелькнула мысль: «Они не подписались!» — и вдруг у него потемнело в глазах.

Когда Нези пришел в себя, то оказалось, что он сидит на полу с листком в руках, и перед глазами у него черные и красные плитки. Он долго водил по этим плиткам бессмысленным взглядом и бессознательно считал их. Ребенок снова заснул.

Время шло. Нези сидел неподвижно и все считал в уме те плитки, которые шли от его ног до стены. Губы шевелились, он без конца шептал одни и те же слова: «Если они посмели сыграть со мной такую штуку, значит, я больше не Нези. Никто меня больше не боится!»

Из этого оцепенения его снова вывел плач ребенка. Он с трудом поднялся, охая от боли, — никогда еще так не ломило у него ногу. Затем он взял бутылочку и, припомнив, как это делала Аурора, положил бутылочку на подушку, повернул ребенка на бок и вложил ему в ротик соску. Потом уселся на скамейку и стал ждать, когда ребенок кончит сосать. «Никто меня больше не боится? — бормотал он. — „Дай ему бутылочку!“ Командуют мной!»

Затем он взял ребенка на руки, завернул его в одеяло, запер дверь и вышел на улицу. Он нес ребенка на вытянутых руках, придерживая палку одним пальцем. Идти было трудно, он хромал и еле тащился. Лицо у него стало страшным: бледное, потное, все в желто-зеленых пятнах, глаза потухли. Он сгорбился и поник головой.

Луиза стояла в кухне Синьоры у окна. Когда она увидела Нези, у нее замерло сердце. С воплем бросилась она вниз по лестнице на улицу и выхватила ребенка из рук Нези.

— Где Аурора? — в ужасе спросила она.

— Убежала! С Отелло убежала! Нези больше никому не страшен!

Он направился к подъезду. За ним шла целая толпа любопытных с Борго деи Гречи и с виа дель Парлашо. В несколько секунд всю улицу запрудил народ. Стадерини открыл митинг: «От него удрала любовница с его собственным сыном, оставив у него на руках сына». И хотя мысль была выражена из рук вон плохо, непонятливых не оказалось.

Угольщик добрался до своей квартиры. Войдя в комнату жены, он сказал.

— Ты уже знаешь, что никто не боится Нези? Пусти меня в постель. Мне холодно! Я на ногах не стою!

Это было в четверг, в полдень.

Однако если могилу для Нези вырыли Отелло с Ауророй, то похоронил его бригадьере. Если мы хотим узнать, как это вышло, нам нужно заглянуть в тюрьму Мурате. Это посещение, во всяком случае, развлечет нас.

Тюрьма — это огромная музыкальная шкатулка. Телеграф тут существовал еще за целые века до его изобретения. Заключенные обмениваются всякой снедью, сигаретами к записочками при помощи такой системы воздушных сообщений, которую было бы нечестно открывать непосвященным. Кроме того, никем не доказано, что все тюремные надзиратели неподкупны: государство платит им слишком мало. Неудивительно, что Джулио быстро удалось сообщить Моро, в чьи руки попало краденое.