Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Тов. Димитров откликнулся мгновенно, даже немного испуганно, и это несложно понять: в ожидании открытия второго фронта Москва стремилась быть пушистее лисички, демократичнее Джефферсона, и даже намеки на какую-то советскую экспансию в «красном» режиме ей были совершенно не нужны.

Поэтому в Софию прилетела грозная директива: ни в коем случае никаких разговоров о взятии власти! Дескать, я — только лидер партии! Не смейте отпугивать союзников, помните: мы боремся «за народную демократическую власть Отечественного Фронта. Никаких заявлений и действий, создающих ложное впечатление, будто речь идет о советизации Болгарии». Как поняли? Прием.

Товарищи поняли. И приняли к сведению. Но вновь подчеркнули, что хотелось бы помощи. А то ведь имеется 26 отрядов, 2320 бойцов, а вооружены, дай Бог, половина. «Хорошо, — откликнулась Москва. — Сами пока технически не можем, но берите у тов. Тито. И неважно, что английское, с паршивой овцы хоть шерсти клок. А в целом — так держать!»

Так и держали — в полном соответствии с инструкцией, шустро сменив красные знамена на трехцветные, а звезды — на львов, чтобы никто не думал, будто бы в отрядах только коммунисты и сочувствующие (как оно и было), а думали, что это бойцы Отечественного Фронта. Но это обертка, для общего марафета.

Конфетка же заключалась в той самой «новой линии», автором которой считается некто Лев Главинчев, член Центральной военной комиссии при ЦК БРП и человек с интересной биографией. Некогда четник ВМРО, сперва друг Иванушки Михайлова, а потом, после ухода «влево», — лютый враг, он, помимо борьбы за счастье народное, промышлял грабежами на большой дороге, сидел в тюрьме за убийство любовницы, но бежал и стал нелегалом.

Большой был затейник и выдумщик, — и если ранее война в горах, как уже говорилось, шла на уровне «казаков-разбойников», то с осени 1943-го всё пошло всерьез, по схеме «кто не с нами, тот против нас», и у мирного населения в зонах боевых действий не оставалось выбора. Или в «ятаки», активно поддерживающие боевиков, или в «пособники фашистов» со всеми вытекающими.

Справиться с такой напастью правительству Божилова, возглавляй его реально Божилов, было бы не по плечу. Но Добри Божилов, прекрасный финансист и функционер, в своем кабинете решал только вопросы экономики. Всё остальное курировали лично первый регент и военные, а они комплексов не имели никаких.

С октября 1943-го партизан в плен не брали, с ноября — не брали в плен и «ятаков»: поджигали дома, арестовывали и увозили в Софию семьи. Примерно в январе возникла мода резать головы. Правда, не очень понятно, кто эту веселую методу придумал (фотографий с партизанами, гордо предъявляющими трофеи, тоже достаточно), но что власти за головы «бандитов» платили и улов выставляли на обозрение в селах — факт.

Впрочем, факт и то, что зрелище это огорчало не всех: зуб на боевиков с их «новой линией» у многих ранее аполитичных крестьян вырос изрядный. Причем зверства и жестокости — пусть об этом прямо и не говорилось — устраивали обе стороны, надеявшиеся методом «чем хуже, тем лучше» активнее включить в борьбу местное население.

ЦУГЦВАНГ В ЦЕЙТНОТЕ

И таки получалось. В апреле, когда Москва выразила желание увидеть хотя бы две-три «свободные зоны» по примеру югославских — пусть маленькие, но реальные, ЦК БРП провел новую мобилизацию, сформировав из молодняка более или менее крупные и — спасибо тов. Тито — неплохо вооруженные соединения, пышно названные Первой и Второй Софийскими бригадами и начавшие захватывать горные села и уничтожать «пособников фашизма» (подчас вместе с семьями и при поддержке на западе страны югославов, а на юге — греков). Однако правительство 28 апреля ответило «Указом № 30», подключив к АТО армию, и обе бригады к середине мая были разгромлены.

Вот только проблема заключалась вовсе не в «красных дьяволятах». С ними так или иначе справлялись, и особой опасности они не представляли. Проблема была в том, что все сколько-то думающие люди чем дальше, тем больше сознавали: поезд идет куда-то не туда. За разговорчики в Болгарии не сажали, и в кафешках об этом говорили открыто. «Вражьи голоса» в Болгарии не глушили (вернее, глушили, но хреново), и тем для бесед добавлялось. А бомбежки добавляли в дискуссии очень много перца.

Судя по дневнику, в это время начал паниковать и сам Филов. Ему на стол минимум раз в месяц — с января по май — ложились ноты из советского посольства с требованиями «соблюдать реальный нейтралитет»: не ремонтировать суда Kriegsmarine[157], закрыть для вермахта порты, железные дороги и аэродромы, — а он не мог этого сделать, даже просто потому, что в стране скопилось уже под тридцать тысяч немецких солдат.