Повесть о детстве

В ответ Измайлову вздохнул разноголосый гул. Становой картуза не снял, не поздоровался, а широкими шагами прошел к столу, где почтительно стояли староста Пантелей и писарь Павлуха. К становому подскочил сотский с шашкой на боку, в пиджаке, в сапогах и, отдавая честь, что-то пробормотал ему, выкатывая белки. Измайлову очистили дорогу, и он стал около стола, оглядывая толпу строго и насмешливо. Митрий Степакыч прошел тоже ближе к столу и скромно стал за спиной Пантелея.

На тесовую гнилую крышу жигулевки сел сыч, потрепал крыльями и пронзительно крикнул: «Ку-ку-квяу!» И все почему-то повернули головы на этот крик.

Это был необычный сход: мужики стояли хмуро и опирались на толстые колья, а старики сгрудились отдельно с клюшками и подожками. Без палок стояли дедушка и Петруша Стоднев. Колья с шершавой корой вонзались в траву, стояли частоколом и как будто отделяли мужиков от начальства.

Пристав выпучил глаза на колья и, указывая на них пальцем белой перчатки, что-то лаял старосте в бороду. Потом прохрипел:

— Это что такое за канальи? Поч-чему приперлись сюда с дрючками, как разбойники с большой дороги?

Мужики угрюмо молчали, и мне показалось, что они вцепились в колья еще крепче.

— Кому говорю? Перед кем стоите с дрючками? Мерзавцы! — Он подскочил к Ларивону, рванул у него кол из рук. — Долой, дрючок, негодяй!

Мужики заворошились, загудели и зашевелили кольями.

Ларивон рванул кол к себе.

— Отойди, становой!.. Отойди от греха!..

И, большой, тяжелый, напер на пристава. Кто-то потащил его назад.

— Эт-то что так-кое, подлецы? Бунт?..

Но Измайлов вдруг скомандовал:

— Назад, становой! Успокойтесь! Прошу не бушевать.

Я не вижу никакого бунта.

Он судорожно затеребил изуродованными пальцами седую бородку и с треском в голосе набросился на мужиков:

— Кто это вбил вам в башки дурацкую мысль, что моя земля — это ваша земля? С неба вы, что ли, свалились? Ну, что же, похозяйствовали два дня, подняли зябь… Правильно! Вовремя! Пожертвовали пахотой на своей земле. Хорошо! Трогательно! — И глаза его нагло смеялись, оглядывая головы мужиков. — Спасибо, братцы, за работу! Услужили!

Земля теперь не барская и не ваша, а Стоднева. Вот он, прошу любить и жаловать. Он же вас и отблагодарит, как ему понравится. Всё! А самоуправством не занимайтесь: невыгодно — в дураках останетесь, как сейчас.

Мужики загудели, и отдельные голоса выкрикнули:

— Наша земля!.. Деды и прадеды на ней трудились!

— Барин, ни тебя, ни Стоднева не допустим… Где слово-то твое?.. Сулил, играл с миром-то…

— Драться будем, барин!.. Без кольев не обойдется!..

Измайлов засмеялся и с дребезгом в голосе обратился к Стодневу:

— А теперь, Стоднев, сам умиротворяй народ. Это же твое стадо.

Митрий Степаныч, бледный, с затаенной улыбочкой, шагнул к столу.

— Мужики, чего это вы? Как же это вы бога-то не боитесь? Разве можно на сход с черными мыслями являться?..

Господь-то все видит и не спустит нечестивцам. Тут дело полюбовное, законное. А где это видано, чтобы с кольями спроть закона идти?.. Бог не потерпит этого греха, мужики.

Толпа забунтовала, зашевелила кольями, замахала руками. Бородатые лица с ненавистью уставились на Стоднева, и казалось — сейчас люди бросятся на него и замолотят дрючками. Митрий Степаныч смущенно улыбнулся и сокрушенно махнул рукой.

Измайлов быстро, как молодой, вышел из толпы, вскочил на дрожки и рысью поехал обратно.

Мужики проводили Измайлова враждебными взглядами.

Кто-то надорванно крикнул:

— Это как же, мужики? Дураками были, а сейчас дураки вдвое? Эх, пеньки, слюни распустили!.. С кровью ведь землю-то отдирают…

Миколай Подгорнов шлепал по спине лохматого Ларивона и задиристо посмеивался:

— Ну-ка, Ларивон Михайлыч, ликуй ныне и веселися!..

Хотели в рай, а попали на край, где горшки калят… Поздравили вас и отблагодарили… Уж больно ты с охотой пахал-то!.. Прямо земля кипела…

Ларивон злобно сжал кулаки.

— Молчи, шабер! Не вводи в грех… на убой пойду…

Между мужиками метался Кузярь и, сцепив оскаленные зубишки, скулил сквозь слезы:

— Бунтовали, черти… стеной шли… На кулачках деретесь, а тут башки в землю…

Его толкали и угощали подзатыльниками.

Хрипло лаял усатый становой и, потрясая нагайкой, таращил на мужиков глаза.

— Ах вы, рыла овчинные!.. Туда же, бунтовать, чужую землю захватывать… Я вас проучу… в бараний рог согну.

Ну-у! Кто здесь у вас заводила? Ведите его сюда, прохвоста! Ну? Кому приказываю?

Мужики тяжко молчали и не шевелились, загораживаясь от него кольями. Становой свирепо ворочал белками и хлестал нагайкой по столу. Староста стоял, как слепой истукан, а высокий Павлуха тускло смотрел в ноги мужиков, и мне казалось, что он скучает. На речке, под яром очень отчетливо кричали лягушки: «Дуррак! Сам дуррак».

Одинокий голос выкрикнул:

— Мы все… миром… без заводилов… мы не заводные…

А землю не отдадим… Ноги Митрия там не будет…

Его поддержал глухой ропот толпы. Староста испуганно отпрянул назад и растерянно схватился за бороду. Митрий Степаныч скромно стоял в легкой черной бекешке за старостой и обиженно усмехался.

Становой хрипел: