Повесть о детстве

Бабушка поставила чугун, вынула ухват и прислонила его в угол. Она увидела, как невестка, надрываясь, приседает под тяжестью квашни, квашня валится на нее.

Бабушка разгневалась:

- У, непутевая, чтоб тя тута! И с квашней-то сладить не может. Трещит, как лучина.

Она подхватила квашню жирными руками, почти без натуги переставила ее на лавку. Мать стояла перед ней, убитая и виноватая.

Сыгней очень похож на отца и на деда, такой же маленький и кудрявый, но брови у него густые и не разрываются над переносьем. Он - непоседа, шутник, хохотун, любит наряжаться. Особенно неравнодушен к сапогам с длинными узкими голенищами, которые он долго и любовно собирает в мелкую гармошку. Одна у него мечта - быть хорошим сапожником. Он часто пропадает у шабра-чеботаря Филарета, чернобородого сутулого мужика, и жадно следит за его работой. Филарет пользовался его слабостью и заставлял помогать себе - подбивать подметки деревянными шпильками, сучить дратву, натягивать на доску заготовки. Сыгней часто бросал работу на дворе и убегал к чеботарю. Работа тогда взваливалась на Тита и отца. А Тит злился и бросал лопату, грабли, когда чистил навоз, или топор, когда рубил дрова. Неуклюжий, с вогнутыми в коленках тяжелыми ногами, он ломал черенки у граблей и отбрасывал ногами лопаты и вилы. Отец деловито подходил к нему и раза два спокойно, рассчитанно давал ему кулаком по уху. Потом добродушно, с лаской старшего, приказывал ему:

- Титок, бери-ка проворнее вилы и накладывай навоз в сани... Отвезешь назем на усадьбу, заедешь на гумно - возьмешь колосу из половешки.

Тит не слушал. Он всегда приходил в бешенство от хозяйской степенности отца. Повадка и голос отца, его авторитетная строгость были непереносимы и для него и для Сыгнея. В борьбе с отцом они выступали вместе, хотя дрались между собою из-за того, что Сыгней старался взваливать свою долю работы на Тита.

Ярость Тита была опасной и зловещей: он хватал железные вилы и бросался на отца. Лицо его серело, глаза безумели, и он похож был на обозленную собаку.

- Хвост!.. - взвывал он плаксиво. - Хвост!

Отец как будто не видел и не слышал Тита. Он напевал про себя какую-то духовную стихиру и сгребал навоз поближе к саням.

- Ну-ка, Титок, попроворней... накладывай... Надо успеть все подчистить и убраться по двору... "Иже глубинами мудрости человеколюбие вся строя..."

- Хвост... у тебя и жененка-то порченая... Тебя еще тятенька за волосы таскает.

- Титок! - дружелюбно уговаривал его отец. - Ну-ка, поддевай-ка вилами-то...

Он как будто не замечал рядом с собою Тита с вилами, направленными на него. Заботливо, торопливо подгребал граблями навоз к саням, хлопотливо шагал обратно, уверенно раскачиваясь с боку на бок. Потом внезапно вырывал вилы из рук Тита и хватал его за грудки.

На крик выходил дед. Отец торопливо бормотал:

- Бери скорее вилы, Титок! Я скажу, что мы играли.

И громко кричал:

- Титок! Будя, поиграли... Иди-ка кончать с навозом-то.

- Бездельники! - кричал дед. - Дармоеды!

Тит покорно ковырялся вилами в навозе и всхлипывал, пряча лицо от деда.

Вместе с Сыгнеем они постоянно придумывали мстительные шутки над отцом. То набивали ему в шапку сажи, и она обсыпала ему лицо и шею, то прицепляли на поддевку обрывок рогожки в виде хвоста, и когда он шел по улице, они следили за ним издали и давились от хохота. Бывали и опасные проделки. Однажды, когда ездили с ним на гумно за соломой, они ухитрились свалить на него сучковатую слегу. Для того чтобы солому не разносило ветром, кругом омета ставили слеги - длинные, тяжелые жерди.

И вот когда он сполз с омета, слега упала на него и сшибла с ног. Он сильно ушибся и долго корчился на снегу, кряхтя от боли. А Сыгней и Тит как ни в чем не бывало с невинным видом поднимали слегу и притворно охали и ахали.

Отец с этого дня стал подозрительно следить за ними.

Они тоже охотились за ним, притворяясь кроткими и послушными меньшаками. И все-таки они перехитрили его.

Сыгней вертел Титом, как ему хотелось: он был всегда весел, расторопен, легок нравом, а Тит тяжкодум, нелюдимо скрытен. На всех он смотрел, как на врагов, озирался, прятал глаза и руки и сам прятался в каких-то потаенных углах.

Катя как-то шутливо крикнула ему:

- Ты, Титка, как бы косу у меня не отрезал. А то еще крест стащишь. Подковки-то у меня от котов кто отодрал?

Ах ты, скряга-коряга!

Как-то после сильного снегопада и вьюги дед велел сбросить с плоскуши снег в прореху - во двор, на сани - и вывозить его на улицу: снегу намело так много, что плоскуша погнулась и грозила обрушиться. Мы с Семой с лопатами в руках стояли около саней и опасливо смотрели на клочья соломы и выгнутые слеги. В дыре мутно сияло тусклое небо, и свет туманно и холодно мерцал на снежной кучке. С плоскуши просачивался сердитый голос отца, чтото гнусаво возражал Тит, и Сыгней визгливо смеялся.

- Сыгнейка-то с Титкой не хотят к дыре идти - боятся, как бы не провалиться, - злорадно сказал Сема и крикнул, задирая голову кверху: - Эй вы, хозявы - руки корявы!

Скорее проваливайтесь - сани-то под дыркой; сразу гнедко на улицу вынесет, - лихач.