Повесть о детстве

На нем был чесучовый пиджак и белая пикейная жилетка с перламутровыми пуговицами. В руках у него была коричневая палка. Боже мой! Никогда в жизни Сема не видел такой палки. По ней ползли какие-то золотые змеи; серебряные дощечки с загнутым углом блестели на солнце, а ручка была белая, из настоящей слоновой кости. Подумать только, где-то в Африке ловят слона, вырывают у него клыки и делают Айзенблиту ручку на палку. Восхищенный, стоял Сема, но хозяин, чем-то недовольный, быстро шагал из цеха в цех, морщился и все время повторял:

— Что вы закрылись так? Ведь нет никакой атмосферы!

В тот же день хозяин уехал. Говорили, что он делает большие дела в Одессе и Киеве… А фабрика — это так просто. Она же ему не мешает? Потом Айзенблит играет в шмен-де-фер — загляденье! Стоит посмотреть. Рядом с ним лежит лопатка, и он все время загребает банк. Хозяин уехал, и Сема никак не мог угадать, кто же здесь старший.

Залман Шац поучал его:

— Что говорят — делай. Так ты узнаешь еще что-нибудь. Пройдет время, и через много лет ты вдруг скажешь себе: «Э, хорошо, что я как раз умею резать картон на стельки». У человека, Сема, ничего не пропадает, все за ним идет.

Сема соглашался, но ему очень хотелось догнать Антона, который каждый день серьезно и строго говорил с ним, щедро вываливая на новичка десятки новых загадочных слов… «И откуда он все знает?» — с тоской думал Сема.

Иногда в цех заходила старая женщина с клювом и сердито смотрела на рабочих.

— Кто это? — спрашивал Сема у Антона.

— Да его ж мамаша!

Женщина подошла к Шацу и что-то сказала ему, указывая на Сему. Шац утвердительно кивнул головой. «Мамаша» ушла, и Залман рукой поманил к себе Гольдина:

— Ну, для начала подойдет и это. Сядешь на каблуки!

— Что это значит? — растерянно спросил Сема, поднимаясь с табуретки.

— Будешь собирать каблук. За сборку каблука две копейки в карман! Поучишься — перейдешь на сбивку. Еще поучишься — на отделку.

Радостно взволнованный, Сема с нетерпением ждал конца работы. После звонка он первым убежал домой.

— Ну, бабушка, — весело сказал он, входя в комнату, — я уже сажусь на каблуки.

— Что такое? — удивилась она.

— Буду делать каблуки.

— Каблучник! — со вздохом произнесла бабушка.

Лицо ее стало таким печальным, что Сема не решился больше говорить о своем успехе.

* * *

Вскоре Сема научился собирать каблук, и ему стало легче разговаривать с Антоном. К тому же Антону надоела серьезная роль учителя. У него был приятный, мягкий голосок, и он со вкусом пел какие-то озорные песни. Это занятие ему нравилось, и рабочие любили слушать его. Успел Сема ближе познакомиться с «мамашей». Женщина с птичьим клювом оказалась матерью хозяина. Она говорила, что любит всегда быть среди людей и поэтому здесь ей приятнее, чем дома. Но Сема уже знал, почему старуха торчит на фабрике.

Она, конечно, не вмешивалась в хозяйство. Избави бог! — это дело мужчины. Но, когда Сема принес приемщику партию готовой обуви, «мамаша» вырвала из его рук дамскую туфлю и закричала:

— Взгляните на этот каблук! Куда он смотрит? Он же косой какой-то! А этот каблук так скривился, как будто он хочет спать. А почему шатается этот каблук? Он пьяный? Чья это работа, я спрашиваю?

— Купера, — сообщил Сема, — он попросил меня отнести.

— Бери это и отправляйся назад, — строго сказала «мамаша», отодвинув в сторону оторопевшего приемщика и смахнув прямо в мешок обувь со стола. — Ты подумай сам, — обратилась она к Семе, — они хотят его сделать нищим! Где еще платят одиннадцать копеек за сбивку пары, а где платят шестнадцать копеек за отделку? Я мать, я женщина добрая…

Сема больше не слушал ее. Если человек все время кричит: смотрите на меня, я добрый, смотрите — я всех люблю, то от него ничего хорошего уже ждать нельзя…

В среду платили жалованье, и Сема с удивлением заметил, что «птичий клюв», как и в прошлый раз, сидит около кассира и отбирает у рабочих какие-то деньги.

— В чем дело? — тихо спросил Сема у Шаца. — Почему она хватает из рук?

— Почему? — переспросил Залман и улыбнулся. — «Мамаша» нам занимает деньги. До получки! Она одалживает, допустим, двадцать рублей на пятнадцать недель. Каждую неделю ты должен дать два рубля. Понял?

— Так получается ведь не двадцать, а тридцать!

— А ты что хочешь?

Когда Сема отходил от кассы, старуха задержала его. Она ткнулась клювом в ведомость, потом улыбнулась, и кадык испуганно вздрогнул на ее тощей шее.

— Если у тебя будет нужда, я всегда рада помочь.

— Спасибо, — вежливо сказал Сема, — сейчас мне как раз не нужно.

«Мамаша» сразу перестала улыбаться, и лицо ее стало серьезным и строгим. У Семы возникло огромное желание — просто так схватить ее за нос, но он знал, что шутка эта может окончиться плохо, и, поклонившись, вышел из конторы. Уже было ясно, что служба у Айзенблита не предвещает ничего хорошего. «Зато я каблучник!»— попробовал себя утешить Сема, но тут же он вспомнил разговоры «мамаши» о пьяных каблуках, и ему стало скучно.

В ПРИЕМНОЙ ФРАЙМАНА