Повесть о днях моей жизни

   Пахом на мои слова залился хохотом, потом выругал нас; Василий тоже засмеялся.

   -- Рановато,-- сказал он,-- поди-ко, еще не смыслите что к чему?

   Пахом ему ответил:

   -- Этот, как его... Кривоглазый-то, пожалуй, впрямь не смыслит, а Ванек -- пройдоха!.. Ванек облапошит Любку, вот посмотришь!..

   Вася Батюшка хихикнул:

   -- У тебя, парень, у самого зуб на нее горит, я ведь примечаю!..

   Я сказал Петруше: -- Слышишь, какой у Василья голос-то веселый!.. И не тужит... Может, вправду, греха нет? Расспросить, что ли?

   -- Расспроси,-- промолвил Петя, но сейчас же спохватился: -- Нет, Ваня, не надо лучше, брось... Мама говорила: грех. Тебе мама говорила? Ты не слушай их,-- они плохие. Чуешь, как Пахом ругается? Он злой-презлой, я знаю, а Василий -- хитрый... смирен, а хитрый...

   Однако, несмотря на слова Петруши, я наутро спросил работника, почему не грех обокрасть богатого.

   -- Ты все с тем же? -- нехотя ответил Вася Батюшка, и по лицу его пробежала досадливая гримаса.

   -- Мать меня учила, дяденька, не воровать, а ты вот другое говоришь... Я все думаю над этим.

   -- И я тебя не учу, -- сказал Василий.

   Мы месили лошадям резку. Серый жеребенок наступил работнику на ногу. Вася Батюшка, схватив полено, торчмя под живот стал бить его: от такого битья нет ни звука, ни следов, а боль сильная.

   -- Сокрушил бы вас с хозяином! -- шипел змеей Василий. -- Опостылели вы мне!..

   Я молчал, стоя поодаль.

   -- Об хозяине ты думать перестань,-- сказал работник, беря из моих рук севалку с отрубями.-- Он нас сам жмет так, что аж спина трещит, понял? -- Василий покраснел от злости.-- А мне что ж-жалеть его, родимца? -- крикнул он.-- Да пусть он сдохнет, аспид рыжий!

   После я заметил, что добро воруют и Пахом, второй работник, и хозяйский сын, подумал и махнул рукой: делайте, как вам угодно...

II

   Пасху провели со снегом, ветром и дождями. Устроили было релья у ворот, но никто за всю неделю не катался. Прояснилось небо, и земля очистилась на Фоминой: в пять-шесть дней согнало снег из ложбин, высушило дороги, а луга одело мягкою зеленью. От земли пошел крепкий здоровый запах, ракитки и верба унизались восковыми гусачками, зацвела душистая черемуха, как кутья, налились и разбухли березовые почки, а из надсеков в стволах потек светлый сладковатый сок.

   Мокрые Выселки завозились и забегали, как муравьи. Спешно чинились сохи, бороны, телеги; с утра до вечера в кузнице гремел молот, вперемешку со смехом и возгласами.

   Вдоль выгона, задрав трубой хвосты, как сумасшедшие, носились жеребята, а за ними, пьяные от счастья, ребятишки и собаки. С безоблачного голубого неба смотрело весеннее солнце, беспокойно металась скотина во хлевах, а по пашне пеленою стлалось марево.

   Всем семейством с раннего утра мы чистили двор и улицу, готовясь к молебну. Одни скребли вилами навоз, бросая его в тачку; другие убирали бревна и хворост от заборов; бабы подметали, а мы с Петею, садясь попеременно на Мухторчика, возили тачку в огород. На хороших харчах товарищ за две недели порозовел, повеселел и хохотал, как стригунок, прыгая на все лады возле больших, заигрывая с Любкой, со мною и с Варварой. Шавров, глядя на работника, добродушно улыбался:

   -- Ишь ты, демон, вьюном крутится!

   На крыльцо из душной хаты выползла Федосья Китовна, сухонькая старушка небольшого роста, очень богомольная, с темными родинками на правой щеке, разговорчивая. По привычке, оставшейся еще от крепостного права, Китовна носила высокую кичку с подзатыльником, китайчатый шугай и нарукавники, а вылинявшие жидкие косицы заплетала над ушами в два крысиных хвостика. Щурясь и блаженно расправляя косточки, бабушка покрикивала:

   -- Петрик! Ваня! Подберите вот тут щепочки!

   Мы наперебой летели к ней и с усердием мели и чистили.

   -- Бабонька! -- кричал Петрушка.-- Милая!..-- и, не зная, что больше сказать, колесом катился по двору.

   -- Ах вы, козлики! -- смеялась Китовна.-- Всякая-то у вас жилочка ходуном ходит!..-- И глядела поверх крыши в голубое небо.-- Березовки бы нарвали мне, ребятки!..

   -- Нарвем, бабонька, нарвем!.. И березовки, и хмелю, и грибов, и всего, чего твоя душа захочет! -- звенел Петя.-- Дай ты нам управиться, пожалуйста, всего нарвем.

   День смеялся. Земля пела.

   С колокольным звоном принесли из Кочек образа. На краю деревни, у околицы, где открывалось широкое поле, поставили стол под белой скатертью, на нем -- чашу с водой, положили большое кропило, свечи, крест и ризы. Сотский бегал наряжать мужиков на молебен, и на солнце ярко золотились его новые лапти.