Повесть о днях моей жизни

   Сначала я подумал: не обо мне ли речь? -- но, вспомнив весь вчерашний день, тотчас же успокоился.

   "Либо что случилось, либо мать ругается за пьянство,-- решил я.-- Толку все равно не будет".

   Отец, заметив, что я не сплю, прикрикнул:

   -- Ты что там, барин, дрыхнешь до обеда, забыл про кнут? -- Шаря около себя руками, он добавил: -- Я тебя выучу!.. Дворяниться не будешь с этих пор!

   Отца я боялся, как огня, и этот окрик отнял у меня всякую возможность двигаться. На счастье заступилась мать.

   -- Он тебе мешает? -- сказала она, возясь с горшками.-- И так разогнал всех, мучитель!

   Сметая веником с шестка пыль, мать причитала:

   -- Скоро и меня в гроб вколотишь, руки бы твои отвалились поганые... И бога не боишься, змей!

   Я заплакал. Вспомнилась вчерашняя сцена, сестра Мотя, которая теперь где-то пропадает, избитая.

   "Может быть, она уж больше не придет никогда",-- подумал я и стал плакать громче.

   Накануне было вот что.

   Запряг отец лошадь и, войдя в избу, сказал матери:

   -- Давай холсты, я поеду на станцию.

   Сестра стирала рубахи, а мать возилась с шерстью.

   -- Не дам,-- сказала она.

   -- Что ж, не жравши будешь? -- спросил отец.-- Я куплю муки на них.

   Мать молчала.

   Отец пошел в амбар, сбил топором замок с ящика и начал выбирать холсты, полотенца и сарафаны, складывая все в мешок и бросая на телегу.

   -- Мамка! -- закричала сестра, посмотрев в окно.-- Гляди-ка, он сундук разбил!

   Обе с плачем выскочили на улицу и подбежали к амбару. Отец уже добирал последки. Ни просьбы, ни мольбы не помогли. Тогда мать вцепилась обеими руками в мешок и закричала:

   -- Не дам последнего, злодей!

   Отец сказал:

   -- Брось.

   Мать еще крепче вцепилась.

   Отец молча ударил ее кулаком по лицу. Она мотнула головой по-лошадиному и опрокинулась на спину. Изо рта ее обильно заструилась кровь. Полежав чуть-чуть, она вскочила на колени и поймала отца за руку. Она умоляла пожалеть нас, детишек, и "доброго" не продавать. Протягивая губы, мать пыталась целовать его руку, но отец вырывал ее и снова ударял по голове и по губам... Мать падала навзничь, хваталась за лицо, плакала и опять лезла. Отцу надоело это: взяв ее за волосы и обмотав их вокруг руки, он приподнял от земли голову ее и бил по правому виску, уху и щеке толстым ореховым кнутовищем. Мать только стонала.

   Я помню: отец бил часто лошадь так, когда та не могла везти тяжелый воз,-- по уху и скулам, норовя попасть ближе к глазу. Как и в тех случаях, лицо его становилось багровым, глаза мутнели, он трясся.

   В это время сестра моя вскочила на телегу, схватила мешок с добром и убежала в избу, бросив его там на печку и прикрыв дерюгой.

   В продолжение всей этой сцены я стоял, как прикованный к месту, не в силах вымолвить слова. Потом какой-то ужас охватил меня: я вскрикнул и побежал вдоль деревни, сам не зная куда.

   Очутившись на чужом дворе, я лег там в хворост, затаив дыхание. Руки и ноги тряслись, по спине ползли мурашки, а сердце то замирало, то колотилось. Страх был настолько велик, что я даже не плакал.

   Вышла пожилая женщина, мать Мишки Немченка, отыскала меня в конуре.

   -- Ты чего тут забился? Али отец выдрал? Эх вы, озорники!

   Ничего не сказал, не нашелся. Поспешно выскочив из хвороста, я с плачем побежал домой.

   Мать лежала у телеги одна. Раза два она приподнялась на локте, силясь встать, но тотчас слабела и тыкалась головою в землю.

   -- Ваня,-- увидела она меня,-- помоги мне, батюшка, подняться! -- Мать вытерла с губ кровь,

   Я подскочил к ней, обхватил руками ее шею и, трясясь весь, как лист, затвердил:

   -- Мамочка, не надо!.. Мамочка, не надо!..

   Что не надо, я не знал. Стоял перед ней на коленях и говорил как в бреду:

   -- Не надо!.. Не надо!..

   -- Подыми меня,-- повторила мать и, освободившись из моих объятий, кое-как встала. Шатаясь, схватилась за задок телеги, поглядела туда.

   -- Где же добро? Куда его девали?

   -- Унесла Матрешка в избу,-- сказал я.

   -- Матрешка унесла?

   Мать подошла к амбару и опустилась на приваленный к стене камень. Упершись локтями в колени, склонила на руки голову, сплевывая по временам кровавую слюну.

   Отец же, заметив, что мешок пропал, пошел в избу.

   -- Ты куда его прибрала, стерва? -- обратился он к Моте.

   -- Я, тятя, не знаю,-- ответила сестра, всхлипывая и предчувствуя близкую расправу.

   -- Врешь, холсты здесь!

   Отец схватил девчонку за косу.

   -- Слышишь или нет?

   Но с сестрой случилось странное: она вырвалась из его рук, вскочила на лежанку и, загораживая собою мешок, проговорила твердо:

   -- Уйди! Не получишь холстов! Пропивай свое, а нашего не трогай!..

   Вся она тряслась, глаза горели, а рябое лицо дышало решимостью.

   Это было неожиданно и дерзко. Отец в первую минуту даже растерялся. Потом, сурово сдвинув брови, он направился к сестре и схватил ее за подол платья. Но тут случилось невероятное: со всего размаха Мотя ударила его лапотной колодкой по голове. Отец схватился руками за ушибленное место, съежился и раскрыл рот, ожидая нового удара. Обеими руками сестра с еще большею силой опустила колодку на темя отца.

   -- Вот тебе!