Повесть о доме Тайра

К берегу Синомия[566]
     вышел пленник, к заросшему яру,
В древние годы Энги
     обитал здесь поэт Сэмимару[567]

,Сын государя Дайго,
     нелюбимый, четвертый по счету,
Внемля неистовству бурь,
     здесь, бывало, играл он на кото.
Целых три года подряд
     приходил сюда некий вельможа
В ясные летние дни
     и ненастные зимние тоже.
Ветер ли, дождь или град,
     к ветхой хижине шел Хиромаса
И, притаившись в саду,
     слушал цитру до позднего часа.
Он же поведал друзьям
     три напева, три чудных мотива,
И сохранилась в веках
     эта музыка, дивное диво…
Вспомнил предание князь,
     о поэте, в лачуге живущем[568], —
Снова взгрустнулось ему
     о былом, настоящем, грядущем.
Холм Аусака давно
     скрыли кручи, туманом одеты.
Гулко копыта гремят
     по мосту Карахаси, что в Сэта.
«Жаворонок в вышину
     над селением Нодзи взовьется…
Рябью подернута гладь
     бухты Сига»[569], как в песнях поется…
Вот и Кагами-гора,
     что прозвали в народе Зеркальной.
Хира, скалистый хребет,
     замаячил над пустошью дальней.
К югу от Хиры свернув,
     горных тропок минуя излуки,
Преодолели они
     перевал через гребень Ифуки.
И лишь немного спустя
     вышли к Фуве, дорожной заставе[570].
Да, на заставе приют
     каждый путник потребовать вправе,
Но бесприютна душа
     на дворе постоялом, в харчевне.
Дело иное привал
     у заставы заброшенной, древней.
Где и развалины стен,
     и обломки затейливой крыши —
Все навевает печаль,
     красотою изысканной дышит.
Будто свой жребий узнать
     захотел он у моря Наруми[571],
Князь, утирая слезу,
     предавался безрадостной думе.
Вот уж и Восемь мостов —
     Яцухаси, что в землях Микава.
Здесь к Нарихире[572] пришла
     этих строчек крылатая слава:
«В шелке китайских одежд…» —
     вспомнил князь над бурлящим потоком
И сокрушенно вздохнул
     о своем злоключенье жестоком:
«Нити реки меж камней[573]
     разрываются снова и снова.
Так же и сердце мое
     разорваться от боли готово!»
Мост Хамана[574] перешли.
     В шуме ветра меж кронами сосен
Ропот мятущихся волн
     был под вечер уныл и несносен.
Ведь не случайно подчас
     даже в дни тишины и покоя,
Сумерки душу томят
     непонятной, тревожной тоскою…
Так, укоряя судьбу,
     исчисляя несчастья и беды.
Прибыл под стражею князь
     в небольшое селенье Икэда.

Ночь провели они в доме госпожи Дзидзю; ее мать Юя была здешней хозяйкой дев веселья.

— О диво! — воскликнула Дзидзю, увидав Сигэхиру. — Бывало, в прежние времена, я не смела даже через людей послать ему робкий привет, а теперь он сам очутился здесь, в таком захолустье! — И она преподнесла Сигэхире стихотворение:

В пути истомившись,
найдете вы жалкий ночлег
под кровлею ветхой —
о, как нестерпима, должно быть,
тоска по цветущей столице!

Сигэхира ответил стихотворением:

В пути истомившись,
по родине я не грущу —
невольный скиталец,
я знаю, что радостей жизни
не видеть мне в милой столице…

— Кто эта женщина? — спросил он. — Изящные стихи!