Повесть о двух головах, или Провинциальные записки

Надо сказать, что почти все музеи имеют в составе своих экспозиций коллекции городецкого почетного гражданина Николая Федоровича Полякова. В музее Дом графини Паниной – это существенная часть коллекции часов, в музее пряников – это редкие пряничные доски, в краеведческом музее представлена его коллекция старинных сабель, утюгов, палашей и кинжалов, а в отделе природы края – чучела медведей, поскольку Николай Федорович – заядлый охотник. Что же до самоваров, то все самовары этого музея принадлежат Полякову. На самом деле его коллекция почти в два раза больше – просто особняк для нее маловат. Есть обширная коллекция монет, и она тоже принадлежит маркизу Караба… Вот как найдут для нее место – так сразу и выставят. Николай Федорович не олигарх. У него нет ни заводов, ни пароходов, ни нефтяных месторождений. Он бывший глава налогового управления Нижегородской области. В начале своей карьеры он был главой городецких налоговиков, а потом стал главой нижегородских, а теперь вот…[88] Он еще и местной епархии помогает восстанавливать храмы. Кстати, в храме городецкого Феодоровского монастыря видел я икону Феодоровской Божьей Матери. Между краями оклада и резными деревянными наличниками просунуто было множество бумажных записочек от прихожан. Приветливый и словоохотливый батюшка рассказал мне, что поначалу верующие оставляли у иконы свои золотые украшения – кольца, нательные кресты, серьги. Однажды какой-то бомж их украл. Еще и стекло разбил, прикрывавшее икону. Ну а на записки никто не позарится. Время от времени их вынимают, освобождая место новым. Старые не выбрасывают. Хранят. Натурально Стена Плача на православный манер. Когда я сказал об этом отцу Никанору, он улыбку запрятал так глубоко в бороду, что и концов ее невозможно было разглядеть.

* * *

Это конец июня – просто конец июня и больше ничего, а конец августа – это уже начало сентября. По утрам бабочкам, чтобы привести себя в порядок, приходится размахивать крыльями и разминать лапки дольше, чем обычно. Да и завтракать холодным и оттого густым цветочным нектаром удовольствия мало. Хоботок после такого завтрака натруженно болит, висит как… и свернуть его обратно нет никаких сил. В песнях кузнечиков и сверчков давно уж нет ни престо, ни аллегро – только анданте и адажио, а скоро будет и вовсе ларго. Оглянуться не успеешь, как заморозки, иней на траве, окаменевшие коровьи лепешки на проселочной дороге и анабиоз.

Мало кто помнит, что давным-давно, то ли в Юрском, то ли в Меловом периоде, когда даже у стрекоз был метровый размах крыльев, все насекомые были перелетными. К примеру, саблезубые кузнечики, очень распространенные в то ископаемое время, или цикады перед отлетом линяли во все новое, ярко зеленое, строились в небе клином и запевали такую жалостную прощальную песню, что даже у толстокожих и бесчувственных бронтозавров наворачивались слезы с кулак величиной. Улетали, кстати, не из-за наступления холодов, которых тогда не было, а каждое полнолуние – двенадцать раз в году. Иногда просто подует попутный ветер – тотчас взлетят, построятся, запоют прощальную песню и поминай как звали. Да что кузнечики – обычные пчелы, которые тогда были со слезу бронтозавра величиной, собирались в неисчислимые черно-желтые тучи и летели через половину Гондваны, лакомиться цветочной пыльцой первых, тогда еще очень редких, цветов. Кстати, в Мезозойскую эру улетали навсегда. Тогда и весны не было, чтобы возвращаться. Возвращаться придумали птицы через много миллионов лет, а от них и мы научились.

* * *

С ночи не переставая идет дождь. То медленно идет, то бежит со всех ног, то почти останавливается и снова идет. Сидишь на даче, смотришь в запотевшее окно на мокрый, блестящий куст жасмина, на собачью будку из которой торчат только черный нос и лапа, на перевернутую вверх дном брошенную садовую тачку, на кучу увядшей свекольной ботвы между грядками, на оцепенелые качели и думаешь – сколько можно жрать…

* * *

С началом осени на поверхности снов образуется тонкая, поначалу прозрачная пленка, которая ближе к декабрю утолщается, известкуется и снова утолщается так, чтобы внутри снов можно было перезимовать.

Гаврилов-Ям

По документам выходит, что Гаврилов-Ям – село уже со времен Ивана Грозного. Сначала-то он был деревней Гавриловой, жители которой селились у переправы через речку Которосль и были приписаны к Троице-Сергиевому монастырю. Семь дворов всего и было в деревне. В этих списках и обнаружили их впервые историки. Ну а если без списков, то, как говорят краеведы, у которых каждое слово есть брехня гипотеза и враки легенда, Ярослав Мудрый по пути из Ростова в Ярославль, который он хотел основать, проплывал как раз по Которосли мимо того самого места, где сейчас… И кабы он не проплывал ночью, когда ни зги не видать, то еще неизвестно, какое место мы бы сейчас называли Ярославлем, а какое Гаврилов-Ямом. Если у слушателей история с Ярославом Мудрым вызывает некоторое… недоумение, то рассказывают байку о мужике Гавриле, который служил почтальоном… то есть ямщиком.