Повесть о двух головах, или Провинциальные записки

В августе бывают такие вечера в саду с настроением вечерний звон вечерний звон как много… еще не осень, нет, но она просит принести ей из дому шаль с такими огромными цветами, которые бывают только в букетах, подаренных артистам. Она в нее не закутается, но накинет на одно плечо, а вторым станет зябко поводить и белеть в сумраке беседки. На столе будет остывать самовар с выглядывающей из блестящего латунного носа большой каплей, а по половинке арбуза ползти, с трудом размыкая слипшиеся от сладкого сока лапки, муха. Об урожае кабачков, колорадских жуках, пожравших в этом году не только картошку, но даже и баклажаны в теплице, о компоте из черной смородины с апельсиновыми дольками, о варенье из ягод кизила и о перетертой с сахаром чернике будет сказано все, и в воздухе повиснет такая тишина, которая, если упадет, то непременно разобьет вдребезги большую вазу с плюшками… но пока не разбила, лучше всего встать и пойти гулять к реке. Бродить по колено в тонком и молочном, точно дыхание трехнедельного теленка, тумане, задумчиво смотреть на стеклянную воду с полусонными кувшинками, бормотать, как бы размышляя вслух, о том, что нынче ветрено и волны с перехлестом, что костер в тумане светит, что искры гаснут на лету, что отцвели уж давно хризантемы, что по аллее олуненной в шумном платье муаровом, а дорожка песочная… не забывая в конце каждой строфы поправлять шаль на ее плечах. Перед самым закатом, когда цветы на шали станут пахнуть сильнее, вернуться в беседку. Беспрестанно шутить, хохотать, греть нисколько не озябшие руки у вконец остывшего самовара, прислоняться пылающими щеками к его бокам, пить чуть теплый чай и долго слизывать каплю клубничного варенья, непонятно как упавшую в теплую и душистую ямку под ее ключицей. Утром, часов в шесть, встать, нализаться остатков клубничного варенья из теплой и душистой ямки под ключицей, убедиться, что их еще надолго хватит, сесть в машину и, по холодку, пока нет пробок, домчаться до Москвы, забежать в контору, разобрать почту, ответить на звонки и долго, смакуя каждый глоток, пить отвратительный жидкий кофе из автомата, стоящего в коридоре. Без сахара, но с привкусом клубничного варенья.

Лух

Лух – маленький сонный поселок городского типа в три тысячи душ на берегу маленькой, домашней и почти ручной реки Лух. Маленький Лух впадает в Клязьму, а Клязьма – в Оку, а Ока – в Волгу, а Волга впадает в Каспийское море, а лошади кушают овес и сено, а лето не то, что зима. Зимою нужно печи топить, а летом и без печей тепло. В многоквартирном (по местным меркам), на полтора десятка квартир, доме, в котором живет директор Лухского краеведческого музея Галина Ивановна Ширшова, зимой топят углем. У каждого есть свой маленький котел в квартире. Даже не котел, а котелок. Раньше ей хватало на зиму тонн двух с половиной угля, а теперь и трех хватает еле-еле до апреля. Раньше Лух окружали леса, а теперь их осталось мало и, судя по тому, с какой любовью к наживе их вырубают, будет еще меньше. Раньше ветер застревал в верхушках огромных сосен, пышных кронах берез и лип, а теперь продувает Лух насквозь. Раньше Лух был городом и даже столицей удельного княжества, а теперь…

Если честно, то хиреть Лух стал давно. Так, чтобы приезжали в него и переворачивались самосвалы с пряниками… нет, этого не было. Татары в пятнадцатом веке приходили без них. Поляки в начале семнадцатого тоже вместо сладкого принесли железное и острое. Кстати, железное и острое в виде сабель и кинжалов, которое они побросали при отступлении или вовсе выронили перед тем, как отдать богу душу, хранилось в Лухе и даже попало в экспозицию первого, народного, лухского музея, организованного в семидесятых. Потом забрали эти сабли в областной музей, в Иваново, и обратно… Нет, если поляки опять сунутся, то сабли, конечно, населению раздадут, а пока…

Во второй половине семнадцатого века, когда Луху было две с половиной сотни лет, он уже был местом ссылки. Сослали в него бывшего управляющего Посольским приказом опального ближнего боярина Артамона Матвеева. Из Луха Матвеев уехал в Москву по приказу Петра Первого. Правда, всего на четыре дня. Зарубили Матвеева взбунтовавшиеся стрельцы. Теперь в Лухе проезжающим показывают «дом Матвеева». На самом деле, это дом купца Попова, который жил позже, но… В Москве будете придираться. Там домов, в которых жили и живут бояре, хоть пруд пруди, а в Лухе, после отъезда Матвеева, из ближних бояр, почитай, и не был никто. Даже опальные норовят проехать мимо.