Повесть о двух городах

– Сейчас узнаете. Пишите еще несколько слов, и довольно. – И он продолжал диктовать: – «Благодарю Бога, что настало время доказать на деле мои тогдашние слова. То, что я так поступаю, не должно служить поводом ни к сожалению, ни к печали».

Произнося эти слова и не спуская глаз с писавшего, он протянул правую руку и медленно, тихо начал поводить ею над самым лицом Дарнея.

Перо вывалилось из рук писавшего, и он рассеянно оглянулся вокруг.

– Что это… туман? – спросил он.

– Какой туман?

– Или пар… что-то мелькнуло в глазах.

– Я ничего такого не вижу; да ничего и не может быть здесь. Берите же перо, кончайте. Скорее, скорее!

Но арестант как будто потерял память или лишился способности направлять свои мысли и с видимым трудом старался очнуться. Он взглянул на Картона мутными глазами и тяжело дышал, но Картон, засунув руку за пазуху, смотрел на него твердо и решительно, говоря:

– Скорее же, скорее!

Арестант опять склонился над бумагой.

«Если бы этого не случилось, – диктовал Картон, осторожно опуская опять руку над головой писавшего, – я бы не сумел воспользоваться более продолжительным сроком. Если бы не этот случай (рука снова появилась перед лицом арестанта), мне пришлось бы принять на душу еще больше грехов. Если бы не этот случай…»

Картон посмотрел ближе и увидел, что перо бесцельно ерзает по бумаге, выводя что-то непонятное.

Картон больше не прятал руку за пазуху. Дарней вскочил со стула, глядя на него с укоризной, но Картон твердо держал правую руку у самых его ноздрей, а левой рукой обхватил его за талию. Еще несколько секунд арестант слабо боролся с человеком, пришедшим положить за него свою жизнь, но через минуту впал в глубокий обморок и лежал распростертый на полу.

Проворно, столь же верной рукой, как твердо было его верное сердце, Картон оделся в платье, сброшенное арестантом, зачесал назад свои волосы и перевязал их лентой точно так, как причесывался Дарней, потом вполголоса сказал у двери: «Войдите!» И шпион вошел.

– Видите? – сказал Картон, взглянув на него, и, встав на колено возле лежавшего без чувств Дарнея, засунул ему за пазуху написанный листок. – Разве ваш риск так уж велик?

– Мистер Картон, – отвечал шпион, робко перебирая пальцами, – мой риск не в том, что мы с вами сделали, а в том, сдержите ли вы свое слово до конца?

– Меня не опасайтесь. Я-то выдержу свою роль до конца.

– Надо выдержать, мистер Картон, чтобы по счету было ровно пятьдесят два. Но коли вы останетесь в этом платье, мне нечего бояться.

– И не бойтесь! Меня скоро уберут с вашей дороги, и я больше не могу вам повредить, а остальные, Бог даст, скоро будут далеко отсюда. Теперь позовите себе на помощь сторожей и тащите меня в карету.

– Вас? – нервно переспросил шпион.

– Его, конечно, того, с кем я обменялся платьем. Вы опять выйдете в те же ворота, через которые привели меня сюда?

– Разумеется.

– Помните, как я был слаб и как дурно себя чувствовал, когда вы меня приводили? Ну вот, теперь я еще больше ослабел, мне сделалось дурно. Расставание с другом свалило меня с ног. Такие дела здесь не раз случались, даже слишком часто. Ваша жизнь в ваших собственных руках. Скорее! Зовите же на помощь.

– Поклянитесь, что вы не выдадите меня! – сказал шпион, весь дрожа и еще раз останавливаясь.

– Что вы делаете! – воскликнул Картон, топнув ногой. – Мало ли я вам клялся всем, что есть святого, что решился идти до конца, а вы теряете драгоценное время! Смотрите же, сами доставьте его на тот двор, сами посадите в карету, покажите его мистеру Лорри, сами скажите ему, чтобы для приведения в чувство ничего ему не давали, что он сам очнется от свежего воздуха. И еще скажите ему, чтобы помнил мои вчерашние слова и свое вчерашнее обещание и чтобы уезжал скорее!

Шпион вышел. Картон сел к столу и подпер лоб руками. Шпион тотчас вернулся назад в сопровождении двоих сторожей.

– Эге, – молвил один из них, глядя на распростертую фигуру, – неужто он так огорчился тем, что его друг вынул честный билетик в лотерее святой гильотины?

– Добрый патриот, – подхватил другой, – был бы не меньше огорчен, если бы этому аристократу достался пустой билет.

Они подняли бесчувственного человека, положили его на принесенные носилки и собрались тащить вон.

– Времени остается немного, Эвремонд! – сказал шпион внушительным тоном.

– Знаю, – отвечал Картон, – пожалуйста, позаботьтесь о моем друге, а меня оставьте одного.

– Ну, ребята, пойдем, – сказал Барсед, – кладите его да и пойдемте.

Дверь заперлась, и Картон остался один. Напрягая слух до последней степени, он прислушивался, не слыхать ли звуков, из которых можно было бы заключить, что возникли подозрения или забили тревогу. Но таких звуков не было. Слышны были отпирание дверных замков, звяканье ключами, хлопанье дверей, шаги по каменным плитам отдаленных коридоров, но ни возгласов, ни беготни – все как обыкновенно. Он вздохнул свободнее, опять сел к столу и слушал, пока часы не пробили два.