Повесть о двух кораблях

— Может, у тебя на «Триста второй» кто есть? — с усилием произнес Михаил. — Ты мне прямо скажи. Я тебя, Анюта, неволить не хочу. Если любишь кого, вашего курса пересекать не стану.

— Я бы сейчас любого расцеловала с «Триста второй». — В тихом голосе Ани прозвучал подлинный восторг. — Победа-то какая, Миша! Два фашистских корабля!

— А если никого другого не любишь... — Старостин не мог сдержаться, близко наклонился к ней. — Знаешь, как нам в море трудно бывает... Знаешь, как сердце веселится, когда тебя в базе любимая девушка ждет? Я о тебе в море всегда думаю.

— И я о тебе думаю, Миша, — мягко сказала Аня. Михаил, глядя неотрывно, вслушивался изо всех сил. — Разве я, Миша, не понимаю, как вам трудно, какая война идет. Мы, девушки, тоже кое-что понимаем... Только не будем опять об этом... Не за тем я сюда приехала, чтобы замуж выйти, — совсем по-другому, застенчивым, горячим шепотом добавила она.

— Я этого и не думаю, Аня, — жарко вымолвил Михаил. — Но уж коли встретились, понимаем друг друга... Я так понимаю, Анюта, что тебе слово как боевой подруге даю и никогда не нарушу. И ты мне дай слово.

Он обхватил Анины плечи, запрокинул голову. Чувствовал под рукой мягкую прядь волос, грубый мех воротника. Ее нежная, прохладная щека скользнула из-под его губ.

— Мы советские люди, нам друг с другом играть не приходится. Скажи сейчас: хочешь мне жизнь облегчить?

Слова, так просто и задушевно сказанные старшим лейтенантом, всплывали в памяти, страстно срывались в темноту:

— Подхожу ли тебе как друг, как человека ценишь меня? Я тебя, Аня, все больше ценю как верного друга...

Он видел, что она все ближе приникает к нему, ее полузакрытые глаза совсем вплотную мерцают теплой чернью. Огромная нежность переполняла его сердце.

— Я тебе с Новой Земли чернобурку привезу, — прошептал ей в самое ухо. — Слово моряка — куплю самую лучшую.

Неожиданно и резко рванувшись, она высвободилась из его рук, взбежала на крыльцо.

«Обиделась... — похолодел Михаил. — Ясно — за чернобурку! Хорош я: русский человек, коммунист, а бухнул, как американский пижон. То — боевая подруга, а то — чернобурка»...

— Ты только, Анюта, не обижайся, — отчаянно сказал он. — Сморозил про чернобурку... Я же понимаю, ты не такая... Я от чистого сердца...

Она смутно темнела над поручнями крыльца: тоненькая прямая фигурка на фоне запорошенной снегом стены.

— Завтра приходи, — сказала отрывисто Аня, и ее голос прозвучал по-новому — холодно и чуждо. — Мне на дежурство пора.

Михаил взбежал по ступенькам, взял ее за руку.

Она отстранилась, но не очень, молчала, глядела в его яркие, пристальные, правдивые глаза. Опять совсем близко чувствовала его дыханье.

— Не сердишься, Аня? — по-прежнему отчаянно сказал Михаил. — Я же понимаю, за такие слова... Это американцы своих девушек на шелковые чулки и всякое барахло ловят... Ты пойми: просто увидел, только теперь — раньше как-то глаз не доходил — у тебя воротник на шубке неважный, тебя в нем нашими ветрами насмерть просвистеть может...

«Глупый, глупый, — думала Аня. — Как могу на него обижаться! Если бы кто другой... А он это от любви сказал, правильно, что от чистого сердца... Он добрый... С виду хмурый, строгий, а какой добрый... Но как сделать, чтоб он ушел? Не могу еще решиться... Не хочу выходить замуж. Я же ему объяснила, что не за тем мы с другими комсомолками приехали сюда...

— Анюта! — страстно, нежно, вопросительно в который раз повторил Михаил ее имя.

«Если не уйдет сейчас, позову его к себе, — думала Аня. — Он хороший, близкий, самый родной... Никто еще не говорил со мной так... Он снова в море уходит на днях, может быть, на верную смерть... Они все уходят в море, может быть, на верную смерть. Но этот самый близкий, любимый. Мне все труднее расставаться с ним».

— Завтра приходи, — снова упрямо сказала вслух. — До завтра недолго.

«Нельзя сказать ей! — подумал Михаил, и сразу озноб пробежал по спине и бросило в жар. — Нельзя сказать ей, что, наверное, уйдем нынче ночью! По всем признакам уйдем нынче ночью, на обстрел берегов... А был бы другой разговор! Хотя бы намекнуть? Нет, командир всегда предупреждает: каждый выход — военная тайна, скажешь одной — пойдет по всей базе... Еще имею больше часа, должен вернуться на корабль в двадцать ноль ноль... Хочу получить сейчас же ее крепкое слово, не могу уйти просто так...»

Но он молчал, ни слова не сказал о корабле. Нет, никаких намеков! Будь что будет... Она скользнула внутрь, закрылась наружная дверь на тяжелом блоке. Он шагнул следом — в темноту крыльца, нащупал дверь в квартиру.

Прихожая была освещена. За одной дверью пело радио, за другой стояла полная тишина.

— Аня, — сказал Михаил, — впусти на минутку.

За дверью молчание. Заперлась, наверное, на ключ. Михаил нажал ручку. Конечно, заперлась на ключ.