Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2

– Как часто весна
Увлажняла росою холодной
Мои рукава.
Неужели сегодня и для меня
Эти цветы расцвели? (267)

С этими словами он передает чашу То-но тюдзё:

– Кисти глицинии
Напомнили мне рукава
Девы прелестной.
Под любящим взором все ярче,
Пышней расцветают они…

Так передавали они чашу один другому, но скоро совсем захмелели и песни их стали довольно невнятны; во всяком случае, ничего боле значительного сказано не было.

В небе тускло светился семидневный месяц, отражаясь в темной зеркале пруда. Деревья еще не радовали взоры пышной листвой, но причудливо искривленные сосны, хотя и не такие уж высокие, казались необыкновенно утонченными из-за свисающих с них цветущих глициний.

Все тот же Бэн-то сёсё звонко запел «Тростниковую изгородь»[3].

– Что за странный выбор. – удивился министр и, поддевая, изменил слова: «Видно, из старого дома…» Голос его звучал прекрасно. До поздней ночи веселились они, и от былых обид не осталось и следа. Когда совсем стемнело, Сайсё-но тюдзё, притворившись захмелевшим, пожаловался То-но тюдзё:

– Я чувствую себя слишком неуверенно. Боюсь, что мне не добраться до дому… Не уступите ли вы мне на ночь свою опочивальню?

Услыхав это, министр сказал:

– Подыщите-ка гостю место для отдыха! Я же, с вашего позволения, удалюсь, дабы не оскорблять ваших чувств своим непристойным видом. – И он скрылся внутри.

– Вы, кажется, желаете провести ночь под сенью цветов. – спросил То-но тюдзё. – Я не ошибся? Мудрено быть проводником…

– Не к добру такие слова. – попенял ему Сайсё-но тюдзё. – Разве союз глицинии с сосной (268) представляется вам ненадежным?

То-но тюдзё, хоть и чувствовал себя обиженным, невольно залюбовался его красивым лицом, а как он и сам давно уже желал подобного исхода, то охотно принял на себя обязанности проводника.

«Уж не сон ли это?» – думал Сайсё-но тюдзё. Наконец-то было вознаграждено его терпение. Девушка с трудом преодолевала смущение и все же показалась ему еще прекраснее прежнего.

– Я так страдал, что едва не «стал для мира первым примером…» (269, 270), но вынес все испытания, и вот… А ваша жестокость поистине беспримерна, – пенял он ей. – Вы слышали, как Бэн-но сёсё пел «Тростниковую изгородь»? Вот насмешник! Мне так хотелось ответить ему песней «Речные Уста»[4].

«Это было бы тем более неуместно!. – подумала девушка и сказала:

– Имя мое
Подхватила река у заставы
Речные Уста.
Отчего ж не сумел его задержать
Заставы надежный страж?

Могу ли я не сетовать?..

Она была прелестна.

Улыбнувшись, Сайсё-но тюдзё ответил:

– Слух тот проник
Чрез заставу Протоки, я знаю.
Для чего же теперь
Обвинять во всем понапрасну
Заставу Речные Уста?[5]

Когда б вы знали, как тяжко страдал я все эти годы, я едва не лишился рассудка.

Притворившись захмелевшим, он словно забыл о приличиях и о том, что «бывает рассвет» (6). Когда пришло время отправляться домой, дамы никак не могли разбудить его.

– Какая дерзость. – рассердился министр.

Однако не успело заняться утро, как Сайсё-но тюдзё уехал. Нельзя было не залюбоваться этим «утренним ликом» (271)!

Положенное послание он постарался отправить, как и прежде, тайно, но почему-то на этот раз девушке было еще труднее ответить. Самые язвительные из прислужниц переглядывались, подталкивая друг друга локтями. Когда же пришел министр и стал читать письмо, она совсем растерялась. Да и могло ли быть иначе?

«Как горько, что Вы и теперь не хотите полностью довериться мне. – писал Сайсё-но тюдзё. – О, когда б я мог исчезнуть из этого мира…

Ты меня не кори,
Нет в руках моих больше силы
Рукава выжимать тайком.
Посмотри – и сегодня на них
Прозрачные капли повисли…»

Видно было, что он успел уже приобрести некоторый опыт на этой стезе.

– Его почерк стал еще лучше. – улыбнулся министр.

От прежней досады не осталось и следа. Видя, что девушка никак не может написать ответ, министр принялся было пенять ей за это, но, заметив, что его присутствие смущает ее, вышел.

Гонца Сайсё-но тюдзё осыпали щедрыми дарами. То-но тюдзё устроил ему самый любезный прием. Можно себе представить, какое облегчение испытал гонец, получивший наконец возможность свободно входить в дом, куда до сих пор пробирался украдкой, стараясь никому не попадаться на глаза. Гонцом Сайсё-но тюдзё был Укон-но дзо – один из преданнейших его приближенных.

Слух о происшедшем дошел и до министра с Шестой линии. Когда Сайсё-но тюдзё предстал перед ним во всем блеске своей удивительной красоты, министр, внимательно посмотрев на него, спросил: