Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари) (Том 2)

– Не напрасно ли теперь предаваться печали? Все происходит согласно предопределению, – возражает Корэмицу. – Я постараюсь устроить все так, чтобы никто ничего не узнал. Доверьтесь мне.

– Да, ты прав. И все же слишком тягостно сознавать, что я взвалил на себя бремя такой вины, что мимолетная прихоть моего непостоянного сердца стоила ей жизни. Прошу тебя, не рассказывай ничего госпоже Сёсё. А уж тем более монахине, она не раз предостерегала меня, мне будет очень стыдно…

– Не только им, но и монахам я все представил в несколько ином свете, – заверяет Корэмицу, и Гэндзи во всем полагается на него. Дамы, уловившие, что произошла какая-то неприятность, недоумевают:

– Странно. Что же случилось? Говорит, будто осквернился, даже во Дворец не ходит, только шепчется о чем-то с Корэмицу и плачет…

– Проследи, чтобы все прошло как положено. – И Гэндзи напоминает Корэмицу, какие должны быть совершены обряды.

– Не извольте беспокоиться. К тому же в данном случае не может быть и речи о какой бы то ни было пышности, – отвечает тот, готовый двинуться в путь, и Гэндзи становится совсем грустно.

– Боюсь, что ты сочтешь мое поведение неразумным, но я буду в полном отчаянии, если не увижу хоть раз еще ее бренные останки. Я поеду верхом… – говорит он, и Корэмицу, подумав про себя: «Что за нелепое желание!», отвечает:

– Коль скоро вы решились, не смею останавливать вас. Но мы должны выезжать немедленно, дабы вернуться до наступления темноты.

Переодевшись в охотничье платье, нарочно сшитое недавно для тайных похождений, Гэндзи собрался в путь. Мысли его были расстроены, невыносимая тоска сжимала сердце. Хоть и решился он на столь необычное путешествие, все же, помня о пережитой недавно опасности, не мог избавиться от мучительных сомнений. Но слишком велико было его горе: «Коль не теперь, то когда, в каком мире увижу ее лицо?» И, превозмогая страх, Гэндзи отправился в путь, по-прежнему сопутствуемый Корэмицу и тем самым телохранителем.

Им казалось, что ехали они очень долго. На небо выплыла семнадцатидневная луна. Скоро они достигли реки, тускло светились факелы в руках у передовых, вдали виднелась вершина горы Торибэ. Казавшаяся всегда такой зловещей, сегодня она не произвела на Гэндзи ровно никакого впечатления: он был в таком смятении, что окружавшие предметы нимало не занимали его. Но вот добрались они и до Восточных гор.

Вокруг царило уныние, невыразимой печалью веяло от жилища монахини, которая коротала дни в молитвах, уединяясь в молельне близ небольшой, крытой деревом хижины. Сквозь стены слабо пробивались отблески священного огня. В хижине одиноко плакала женщина, а снаружи несколько монахов беседовали и нарочито приглушенными голосами шептали молитвы Будде. Скоро в окрестных храмах закончились вечерние службы[26], и наступила тишина. Только где-то далеко, у храма Киёмидзу[27], мерцали огоньки и виднелись человеческие фигуры.

Досточтимый монах, сын монахини, столь торжественно произносил слова сутры, что Гэндзи показалось, будто все имеющиеся у него слезы хлынули разом. Войдя в хижину, он увидел, что светильники отодвинуты в сторону, а Укон лежит за ширмой. «Бедняжка, как ей тоскливо, должно быть!» – подумал Гэндзи. Взглянув на умершую, он не ощутил неприязни, напротив, она показалась ему прелестной, совсем такой же, как прежде.

Взяв ее руку, Гэндзи зарыдал:

– О, если б я мог хоть раз еще услышать твой голос! За какие прошлые преступления ниспослано нам это наказание? Зачем так недолго дано мне было любить тебя? Для чего оставила ты меня одного, ввергнув в бездну отчаяния? О горе!

Слезы нескончаемым потоком текли по его щекам. Почтенные монахи, не ведая, кто перед ними, только дивились и тоже роняли слезы.

– Вы поедете со мной в дом на Второй линии, – сказал он Укон, но она ответила, захлебываясь от рыданий:

– С самого раннего детства я питала к госпоже своей нежную привязанность и ни на миг не расставалась с ней, так куда же пойду я теперь, когда она покинула меня столь внезапно? Мне придется рассказать остальным прислужницам о том, что случилось. И без того тяжело, а они поднимут шум, будут винить меня во всем. О, если б я могла стать дымом и последовать за нею!

– Горе ваше понятно, но так уж устроен мир. Разлука не может не печалить, но раньше ли, позже ли каждый из нас придет к своему жизненному пределу. Так что утешьтесь и доверьтесь мне, – увещевал ее Гэндзи, но тут же признался:

– Ах, ведь и я вряд ли сумею пережить это горе… Воистину, ненадежная опора.

– Ночь близится к рассвету. Пора возвращаться, – напомнил Корэмицу, и Гэндзи с сердцем, стесненным от горести, вышел, то и дело оглядываясь.