Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари)

- «Что за диковинный наряд?» - думает Гэндзи и как бы между прочим пишет что-то на краешке развернутого письма… Таю заглядывает сбоку и видит:

«Вряд ли цветом своим,
О шафран, ты прельстить меня можешь,
Но скрасным цветком -
Почему, я и сам не знаю -
Расстаться никак не могу[21]

.

«Всегда ярко-алым мне этот цветок казался», но, увы…» (52)

«Очевидно, не без причины сетует он на красные цветы», - догадывается Таю, но, как ни жаль ей госпожу, чье лицо она не раз имела возможность видеть в лунном свете, стихотворение Гэндзи приводит ее в неописуемый восторг.

- Алый наряд,
Один только раз окрашенный,
Блекнет так быстро…
Но все ж и его не стоит
Молве отдавать на суд.

Увы, тяжко жить в этом мире, - привычно, как бы между прочим, отвечает Таю.

Стихотворение ее не представляет собой ничего особенного, но Гэндзи снова и снова сокрушается: «Когда бы та сумела хоть так ответить…» Однако высокое звание дочери покойного принца Хитати требовало сочувствия, и менее всего ему хотелось, чтобы из-за подобных мелочей страдало ее доброе имя. Тут подходят прислуживающие в его покоях дамы, и Гэндзи говорит, вздыхая:

- Лучше спрячем это платье. Уж очень оно не похоже на обычное подношение.

«Для чего я показала ему? Теперь он и меня будет считать полной невеждой…» - Совсем смутившись, Таю тихонько выходит.

На следующий день Таю прислуживала во Дворце, и, заметив ее в Столовом зале[22], Гэндзи бросил ей записку, сказав:

- Вот ответ на вчерашнее. Надеюсь, он не покажется слишком дерзким…

- Что, что такое? - заинтересовались дамы.

- Ах, и ту прекрасную деву забыв,
Деву с горы Микаса,
Чье лицо словно алой сливы цветок…[23]

-

произнес Гэндзи и вышел.

Таю была восхищена, а не знающие, в чем дело, дамы недоумевали:

- Что же его так развеселило?

- Да ничего особенного. Верно, подглядел, какой оттенок приобретает нос у того, кто любит носить алое платье по утрам, когда выпадет иней… А как хороша его песня, не правда ли? - сказала Таю.

- Но она более чем неуместна. Где он увидел здесь ярко-алые цветы? Вот если бы среди нас были госпожа Сакон или Хиго-но унэбэ…[24] - переговаривались так ничего и не понявшие дамы.

Когда Таю принесла письмо в дом дочери принца, дамы, собравшись в покоях госпожи, с восторгом прочли его:

«Немало меж нами
Ночей, проведенных розно,
Зачем же ты хочешь
Нас отдалить друг от друга
Еще на одно платье?» (53)

Эти строки, начертанные весьма небрежно на простой белой бумаге, показались дамам верхом совершенства.

Как-то к вечеру, в конце года, Таю явилась в дом дочери принца Хитати с тем же ларцом, на сей раз заключавшим в себе праздничные одежды, очевидно приготовленные кем-то для самого Гэндзи. Там был один полный наряд, верхнее платье из бледно-лиловой узорчатой ткани, еще одно - цвета керрия и множество других вещей.

- Может быть, господину Тюдзё не понравился цвет посланного нами платья? - догадался было кто-то из пожилых дам, но они тут же успокоились, решив: «Да нет, как можно, оно ничуть не хуже этого, такое нарядное!»

- А сколько искренности и простоты в стихах, сложенных госпожой! Ответ же господина Тюдзё пусть и искусен по форме… - переговаривались они.

Но госпожа, зная, каких трудов стоило ей собственное стихотворение, поспешила переписать стихотворение Гэндзи на отдельный листок бумаги и спрятала его.

Миновал Первый день года, а как на нынешний год намечено было провести Песенное шествие[25], в столице царило обычное предпраздничное оживление, которое, однако, не мешало Гэндзи с сожалением вспоминать унылое жилище покойного принца. И вот на Седьмой день, как только закончились праздничные церемонии[26] и на землю опустилась ночь, он покинул высочайшие покои, сделав вид, будто идет в свою дворцовую опочивальню, а сам, как только совсем стемнело, отправился к дочери принца.

За последнее время в ее доме произошли заметные перемены, он приобрел вполне жилой вид и сделался ничуть не хуже других столичных усадеб. Изменилась и сама госпожа, став более мягкой, женственной. «Может быть, она и собой теперь не так дурна?» - подумалось Гэндзи.

На следующее утро он нарочно медлил, дожидаясь, пока взойдет солнце. Восточная боковая дверь главного дома оказалась открытой, над полуразрушенной галереей с противоположной стороны не было крыши, поэтому солнечные лучи беспрепятственно проникали в дом, а сияние выпавшего за ночь снега позволяло еще отчетливее видеть все, что происходит внутри.

Госпожа полулежала неподалеку от галереи, глядя, как Гэндзи облачается в носи. Форма ее головы и ниспадающие по спине волосы были безукоризненны.