Повесть о Ходже Насреддине

За подарки в день счастливый,
Ясный, тёплый, золотой,
Мы поём тебе «спасибо»
В нашей песенке простой.

Пусть же, песенке внимая,

Погружаясь снова в сон,
В этот день весёлый мая
Улыбнётся Турахон…

…А первую звезду Ходжа Насреддин и одноглазый вор встретили далеко за Кокандом. Их путь лежал на запад, в горы, что смутной громадой высились впереди, резко отграничивая изломанной линией своего хребта землю от неба. Словно тихий светоносный океан, слегка розовато-сиреневатый, разлился над миром, лёгкие тучки стояли в нём, как волшебные острова, с отмелями, заливами и размытыми косами, — и одинокая, зеленовато-льдистая звезда, совсем ещё молодая, прозрачная, казалась огоньком далёкого корабля, плывущего в светлом тумане.

Стемнело быстро; светоносное море со своими волшебными островами исчезло; звёзд высыпало несчётное множество, и первая, самая ранняя, затерялась в них. А потом небосвод охватило пожаром: показалась луна — огромная, красная, уже переходившая на ущерб; она всплыла над горами, и в её мглистом красноватом свете опять обозначилась изломанная линия хребта.

Повеяло свежестью, пришла ночь. Ходжа Насреддин, оставшийся без халата, начал поёживаться и всё чаще приподнимался в седле, вглядываясь — не блеснёт ли на дороге огонёк уютной сельской чайханы.

Так, втроём, начали они свой новый поход: ишак, одноглазый вор и Ходжа Насреддин. Но если бы мы встретили их в эту ночь на каменистой, тускло поблёскивающей дороге, то нам почудилось бы, что с ними в дальний путь незримо идёт четвёртый — дедушка Турахон.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Мудрый Аллах и всеведущий, сделай так, чтобы спасение этого юноши было делом моих рук!..

«Тысяча и одна ночь»

Глава двадцать первая

Знаменитый самаркандский дервиш Керим-Абдаллах, исследуя внутреннюю сущность людей, учит, что есть люди ночного тумана, есть люди яркого дня. Над первыми непреодолимую власть имеет луна, над вторыми — солнце. Такое различие знаменитый дервиш объясняет часами рождения: лунными или солнечными, — какая из этих двух взаимопротивостоящих и взаимопротивоборствующих планет первой проникнет своими лучами в кровь новорождённого, той он и останется верен до конца жизни. От луны кровь человека получает прохладность, от солнца — кипучесть и жар; соответственно этому и духовное зрение, которым он объемлет мир вокруг, бывает либо лунным, либо солнечным. В первом случае оно затуманено дымкой, придающей всему оттенок тишины и грусти, когда всё, даже сейчас перед глазами стоящее, воспринимается человеком как отзвук из прошлого, словно бы он живёт второй жизнью, что повторяет первую, но повторяет как сон; во втором случае оно переполнено ярким, победоносным светом: всё видно, всё ясно, всё живёт вечно — ничто не уходит бесследно, всё движется и кипит, блещет самоцветной радугой; здесь властвует Жизнь, ни с кем ничего не деля, ничего не уступая ночи, сохраняя всё для себя, требуя каждую минуту жертвы от своего избранника — с тем чтобы в следующую минуту с царственной щедростью отблагодарить его тысячекратно; здесь потребны человеку неослабные усилия разума и жаркое горение души! Жить в этом бурливом потоке света и блеска, движения и гула — не легко, зато для души многоприбыльно, в смысле тех высоких наград, которыми Жизнь одаряет своих верных и преданных; здесь нет вчерашнего дня, только всегда, неизменно — сегодняшний, нет слова «был», только — «есть»; значит, для смерти, область которой — ничто, двери сюда закрыты!

Ходжа Насреддин родился, надо полагать, в самый полдень, под прямыми отвесными лучами в упор: кровь его как зажглась от них, так и сохранила в себе неугасимым этот огонь. Вот почему не было такого случая в его жизни, чтобы он проспал полуденный час: словно в медный гулкий щит ударит солнце и разбудит его; вся его пламенем полная кровь закипит, забурлит, отвечая на этот призыв, устремится, пенясь и звеня, с тугим напором по жилам, взбудоражит сердце, заставив его подпрыгнуть… какой уж тут сон!

Был полдень, когда он проснулся в чайхане последнего селения по эту сторону гор; дальше к перевалу уже не было человеческого жилья.

Наскоро пообедав, они с одноглазым двинулись в путь.

В горах дорог нет — только вьючные тропы; здесь не бывает колёс, здесь владения пешеходов и всадников. Тропа кружит и вьётся, готовая в иных местах пересечь самое себя, — часто путники, разделённые двумя часами пути, переговариваются друг с другом без усилия — один сверху, а второй снизу. Долина с её садами, полями, селениями уходит всё глубже в туман; впереди всё тот же хребет, близкий — рукой дотянуться, далёкий — никак не дойти, снизу — тёмный и хмурый, выше — бело-лиловый, с огромными зубцами, грубо выломанными в небесной синеве.