Повесть о Ходже Насреддине

— Он что-то мне говорил, но я хотела спать и не слушала. Так неужели, поссорившись с моим мужем, вы обратили свой гнев на меня?

— Дослушайте до конца. Он подозревает…

— Подозревает? Он?..

— Да! Он пронюхал о нашей любви. Он следит. Вот почему я ни разу не пришёл после этих скачек, хотя моё сердце и рвалось к вам, как сокол — в небо!

— Не понимаю, при чём здесь кони, скачки и прочие глупые забавы моего мужа? Какое имеет к ним касательство наша любовь?

В кратких словах вельможа рассказал о своей беседе с гадальщиком в подвале сторожевой башни.

— Вы помните, пленительная Арзи-биби, он открыл передо мною ваше лицо? Вы думаете — спроста? Нет, он испытывал нас. Мы смотрели друг на друга, охваченные пламенем страсти, а он следил за каждым нашим движением, считал удары наших сердец!..

— Не может быть! — сказала Арзи-биби. — Этот ваш гадальщик просто-напросто лжец. Я знаю своего мужа, знаю все его хитрости, уловки и помыслы. Чтобы он вздумал тайно следить за мною? Да если бы он только осмелился!..

— Он задумал и осмелился.

— Нет и нет! — Арзи-биби тихонько засмеялась. — Нет! Вы испугались призрака, испугались тени, о Камильбек! — Голос её звучал нежно, воркующе: ревность отхлынула от её сердца. — И ради этого лживого гадальщика вы заставили меня так страдать?

— Арзи-биби, но если мы стоим над гибельной пропастью?

— Ах нет, мы возлежим в цветущем саду любви! Садитесь рядом, Камильбек, и сейчас я вам докажу всю нелепость ваших опасений. Садитесь ближе. Ах, да снимите же наконец вашу саблю и ваш колючий халат!

— Но если вдруг придут?

— Никто не придёт. Мы — одни.

— А ваш супруг?

— Он пошёл играть в кости к ростовщику Вахиду. Это — до поздней ночи.

Вор услышал звяканье пряжек, жёсткое шуршание парчи: вельможа снял халат и саблю. После этого пленительная Арзи-биби принялась доказывать ему всю неосновательность его страхов. Воздержимся от описания этих доказательств, — скажем лишь, что они были разнообразны и длительны.

Между тем жаркая духота в сундуке сгустилась до невозможности. Вор сидел весь в поту; пух и перья липли к его лицу, лезли в нос, щекотали в гортани. Пользуясь пылкостью Арзи-биби, он трижды поднимал крышку и жадно пил свежий воздух.

Но случая поднять крышку в четвёртый раз ему пришлось ждать долго. Он задыхался. При всём своём отвращении к женщинам он готов был выскочить из сундука на помощь вельможе. Не ради прелестей Арзи-биби, но ради воздуха!

Наконец!.. Он приоткрыл сундук. Воздух, воздух, минуты блаженства! Он дышал полной грудью, глубоко и свободно, нисколько не боясь, что его дыхание будет услышано. Какой-то посторонний звук! Что это? Здесь, в комнате, или — со двора?

Да, этот звук шёл со двора и нёс в себе опустошительную бурю, грозу!.. Когда вор, опустив крышку, опять погрузился в темень и духоту и в комнате установилась тишина, полная изнеможённых вздохов, снова брякнуло железное кольцо калитки и послышался голос менялы:

— Откройте же наконец! Вы что — заснули там все?

И с этим голосом в комнату ворвался ветер смятения и пошёл кружить и вихрить, взметая и ставя вверх дном всё вокруг.

Вельможу он сбросил с мягкой тахты на пол и пошёл гонять по комнате кругами, как зайца.

— Муж! Рахимбай! — сдавленным шёпотом восклицал вельможа, мягко топоча босыми пятками по каменному полу, застланному коврами. — Великий аллах, о прибежище верных! Он подстерёг! Я погиб! Я пропал!

В эту роковую, страшную минуту он думал и помнил только о себе, заботился только о своём спасении, готовый выдать Арзи-биби с головой, лишь бы самому как-нибудь уцелеть! Таковы, за малым исключением, все сластолюбцы.

Совсем иначе встретила опасность Арзи-биби, проявив такую силу духа, такую доблесть, которые могли бы украсить любого закалённого в битвах воина. Впрочем, разве не была она самой доблестной воительницей на бранном поле любви?

Только две-три секунды понадобилось ей, чтобы от растерянности перейти к действию.

Мгновение — и все следы любовного беспорядка на тахте были уничтожены.

— Подожди, не стучи так громко: у меня нестерпимо болит голова, — расслабленным стонущим голосом сказала она в окно, обращая эти слова к меняле, бесновавшемуся за калиткой. А к вельможе — другие слова, шёпотом: — Не бегайте, не шлёпайте пятками — слышно. Ах, наденьте же шаровары, ведь это неприлично — поймите! Что вы берёте — это моя чадра… Вот они, вот — надевайте! Ах, да не тем концом — переверните! — Опять в окно, мужу: — Сейчас, сейчас; куда-то задевались туфли, не могу найти. — Шёпотом, вельможе: — Прячьтесь в сундук! Скорее! Через полчаса я выпровожу его! — В окно, мужу: — Иду, иду! Великий аллах, ни минуты покоя в этом доме!..

Вельможа с побелевшими от страха глазами, ничего не видя и не соображая, полез в сундук:

— Здесь что-то мягкое.

— Это перина. Лезьте!

Он погрузился в жаркую, душную глубину. Крышка над ним опустилась.

Арзи-биби вышла из комнаты.

Вельможа засопел, заворочался в сундуке. Он сидел скрючившись, уткнув подбородок в колени, как младенец в материнском чреве. Что-то мягкое мешало ему вытянуть ноги верно, сбившаяся в комок перина.