Повесть о Ходже Насреддине

— Гуссейн Гуслия, — сказал он, когда Ходжа Насреддин преклонил колени перед ним. — Вот этот человек, ростовщик Джафар, — наш преданный раб, имеющий заслуги перед нами. Повелеваем тебе немедленно исцелить его от горба, хромоты, бельма и прочих уродств.

И эмир отвернулся в знак того, что не желает слышать никаких возражений. Ходже Насреддину оставалось только поклониться и выйти. Следом выполз ростовщик, влача, подобно черепахе, свой горб.

— Пойдём же скорее, о мудрейший Гуссейн Гуслия! — говорил он, не узнавая под фальшивой бородой Ходжу Насреддина. — Пойдём скорее, солнце ещё не зашло, и я успею исцелиться до ночи… Ты ведь слышал — эмир приказал тебе немедленно исцелить меня!

Ходжа Насреддин проклинал в душе и ростовщика, и эмира, и самого себя за то, что переусердствовал в превознесении своей мудрости. Ну как он выпутается теперь из этого дела? Ростовщик дёргал Ходжу Насреддина за рукав, понуждая прибавить шагу. Улицы были пустынны, ноги Ходжи Насреддина утопали в горячей пыли. Он шёл и думал: «Ну как я теперь выпутаюсь? — Вдруг он остановился. — Кажется, мне пришло время сдержать мою клятву! — В одно мгновение он всё рассчитал и взвесил. — Да, время пришло! Ростовщик, о безжалостный истязатель бедняков, сегодня ты будешь утоплен!» Он отвернулся, чтобы ростовщик не заметил блеска в его чёрных глазах.

Они свернули в переулок, где крутил по дороге ветер, взметая пыльные смерчи. Ростовщик открыл перед Ходжой Насреддином калитку своего дома. В глубине двора за низеньким забором, отделявшим женскую половину, Ходжа Насреддин заметил сквозь листву какое-то движение, уловил тихий шёпот и смех. То были жены и наложницы, радовавшиеся приходу гостя: иных развлечений они не знали в своём плену. Ростовщик приостановился, грозно посмотрел — и всё затихло… «Я освобожу вас сегодня, прекрасные пленницы!» — подумал Ходжа Насреддин.

Комната, в которую привёл его ростовщик, не имела окон, а дверь запиралась тремя замками и ещё какими-то засовами, тайна которых была известна только хозяину. Он долго возился, звеня отмычками, прежде чем засовы упали и дверь открылась. Именно здесь хранились горшки, здесь же ростовщик спал на досках, прикрывавших вход в подземелье.

— Разденься! — приказал Ходжа Насреддин. Ростовщик сбросил одежду. Нагота его была неописуемо безобразна. Ходжа Насреддин закрыл дверь и начал творить заклинания.

Тем временем во дворе собрались многочисленные родственники Джафара. Многие из них были должны ему и надеялись, что сегодня на радостях он простит долги. Напрасно они надеялись: ростовщик слышал через закрытую дверь голоса своих должников и злобно усмехался в душе. «Я скажу им сегодня, что прощаю долги, — думал он, — но расписок я им не верну, расписки останутся у меня. И они, успокоившись, начнут беспечную жизнь, а я ничего не скажу, я буду молчать, но втайне всё время подсчитывать. И когда на каждую таньга долга нарастёт ещё десять таньга и сумма долга превысит стоимость домов, садов и виноградников, принадлежащих ныне моим должникам, я позову судью, откажусь от своего обещания, предъявлю расписки, продам все их имущество, оставлю их нищими и наполню золотом ещё один горшок!» Так он мечтал, снедаемый неутолимым корыстолюбием.

— Встань и оденься! — сказал Ходжа Насреддин. — Сейчас мы пойдём к водоёму святого Ахмеда, и ты окунёшься в его священные воды. Это необходимо для твоего исцеления.

— Водоём святого Ахмеда! — испуганно воскликнул ростовщик. — Я уже тонул однажды в его водах. Запомни, о мудрейший Гуссейн Гуслия, что плавать я не умею.

— Ты должен на пути к водоёму беспрерывно читать молитвы, — сказал Ходжа Насреддин. — И ты не должен думать о земных вещах. Кроме того, ты возьмёшь кошелёк с золотом и каждому встречному будешь дарить золотую монету.

Ростовщик стонал и охал, но выполнил всё в точности. На пути встречались ему разные люди — ремесленники, нищие; меняясь в лице, он каждому дарил золотую монету. Сзади шли многочисленные родственники. Ходжа Насреддин нарочно позвал их посмотреть, дабы избегнуть впоследствии обвинения в преднамеренном утоплении ростовщика.

Солнце опускалось за кровли, деревья накрыли водоём своей тенью, звенели комары. Джафар вторично разделся, подошёл к воде.

— Здесь очень глубоко, — сказал он жалобно. — Гуссейн Гуслия, ты не забыл: ведь я не умею плавать.

Родственники наблюдали в безмолвии. Ростовщик, прикрывая ладонью свой срам и боязливо поджимаясь, обошёл вокруг водоёма, выбирая место помельче.

Но вот Джафар присел на корточки и, держась за нависшие кусты, опасливо попробовал воду ногой.

— Холодно, — пожаловался он; глаза его округлились.

— Ты слишком медлишь, — ответил Ходжа Насреддин, стараясь не смотреть на ростовщика, чтобы не допустить к своему сердцу неправедной жалости. Но он вспомнил страдания бедняков, разорённых Джафаром, запёкшиеся губы больного ребёнка, вспомнил слёзы старого Нияза; лицо Ходжи Насреддина загорелось от гнева, он смело и открыто посмотрел ростовщику прямо в глаза.

— Ты слишком медлишь! — повторил он. — Если ты хочешь исцелиться, то полезай.