Повесть о храбром зайце (СИ)

Акс Цевль Повесть о храбром зайце

Глава I: Возвращение

I

Заяц спускался с горы. Козлы и ориксы смотрели ему вслед. Не блеяли, не визжали — провожали взглядом как провожают тех, с кем если б можно было не расставались никогда. Заяц всё хотел обернуться, чтобы посмотреть в ответ, но уже не мог этого сделать — он бежал слишком быстро, поворот мог стоить ему жизни. Прыжок, ещё прыжок. Вот и скрылся заяц из виду. Козлы посидели, покурили и разбрелись по козлиным делам своим кто куда.

Долго ещё бежал заяц и не мог остановиться. На поле он упал и какое-то время лежал мордой в землю, почти не двигаясь как мёртвый. Он совсем отвык от воздуха земли — такого тяжкого теперь и тёплого. Воздуха этого набиралось так много, что на бегу в нём можно было захлебнуться.

«Тяжело».

«Надо переждать», думал заяц.

«Сейчас, сейчас привыкну.»

Повернулся на бок. На спину.

«Эх, а солнце выше, чем обычно. А от чего же так тепло? Хорошо мне или нехорошо? Не могу понять… Дома я или не дома?»

«Вставать, идти. Надо идти, пока не передумал.»

«Хотя куда я денусь?! И думать не о чем.»

Заяц поднялся, отряхнулся, отпил воды из фляги и пошёл. Расходился немного и побежал по-заячьи: быстро-быстро, с прыжками да кувырками.

Путь был недолгим, да и зублудиться было негде. Сколько бы лет не прошло, а дороги родные не забудешь. Зайцу казалось, что знает он каждую травинку у дороги, каждое деревце было тем самым, из его памяти и снов. Каждый камень, каждый холмик, и кусты, и цветы. Даже ветер был тем самым ветром. И он был тем самым. И вся жизнь была той — той его жизнью из далёкого детства, той, где познал он лучшее на земле.

«Так дома я или не дома? Принимает меня земля моя или нет? Любишь ли ты меня, дерево? А ты, камень мой, любишь? Я нужен вам или нет?»

«Ох, боюсь…»

Как это часто бывает, переполненный радостью погружается в печаль. И страшно, и грустно сделалось зайцу. Вот как на зло, именно сейчас — в шаге от дома — все недобитые призраки повылазили разом и опять погрузился заяц «в темень сомнений своих ночных». И старая рана загудела и заколола. И что-то видно стало плохо. И очень стало жалко себя.

Заяц остановился. Посмотрел во все стороны. Горы в туманах уже не видать, а лес совсем рядом. Вон он! Весь!

«Нет, тут уж, что думай, что не думай… Боюсь? Ну боюсь. Так, что теперь? Не примут, не признают, обидят ещё как-нибудь? Так плюну и уйду обратно в горы. Так ли? Или нужно добиваться их признания? Вот почему одного любят за то, что он есть, а другой любви добиваться должен? А должен ли? Любовь, которой ты добиваешься подвигом — эта любовь чего-нибудь стоит? Нет… Нет! Любят за то, что есть и только за то, что есть. За подвиги прощают и терпят. Но не любят».

Заяц отдышался и снова побежал вприпрыжку. Бежал ещё быстрее прежнего. Уверенность вернулась к нему.

«То-то. Не надо за любовь бороться. Не примут — убегу. Не привыкать мне, зайцу, бегать.»

Вот и лес родной — роднее не найти. Теперь один прыжок вперёд и скроется заяц в гуще растений. Погрузится в жизнь лесную, вольётся в воздух её, войдёт и исчезнет.

«Была не была.»

Прыжок, и нету зайца.

II

Медведь восседал на пне государском, а кругом суетились звери. Доклады, доносы, отчёты, прошения — всё мешалось в его голове и сливалось в единую не вызывающую чувств серую массу повседневности. Он жил от мёда до мёда, глядел разумно, не разумея ничего, кричал, когда душа молчала, плакал со всеми, но только от того, что любил иногда поплакать. Медведь правил.

День рабочий шёл к концу, и медведь предвкушал надвигающийся на него полуденный завтрак, уже третий с утра. Глаза его закрывались, он засыпал опять и опять, вдруг вскакивал и оглядывал всех строго. Хотелось наказать кого-то, отчитать по-царски за несоответствие чего-нибудь чему-нибудь, но сон брал своё — крик его тонул в зевоте.

Тут подбежал к царю ёжик в колючих доспехах и доложил:

«Государь! Заяц вернулся! Аудиенции просит! Целует, обнимает! Всё понимает! Привет посылает! Злодеев проклинает, тебя обожает!»

Медведь приподнялся, разом проснулся и отвечал.

Медведь: Так ты чего тогда?

Ёж: Я — ничего. Я так. Я ёж. Сечёшь?

Медведь: Кто ко мне?

Ёж: Заяц к тебе! Приехал извне! Ко мне и тебе! За кремом-брюле!

Медведь: Заяц?! Мой заяц?

Ёж: Твой заяц! Заяц твой! Белый заяц, не голубой! Морской бой, заяц — кавбой!

Медведь: Зови его сюда! Зови немедленно! Всем расходиться. Сегодня царь не принимает никого. Всем уйти, а зайца сюда давай!

Ёж: Есть, мой царь! Будет тебе рыцарь! Царь, да, царь! … Корица. Курица не птица. Корица, корица, царь, гусеница…

Медведь: Заткнись и пошёл вон отсюда! Зайца хочу. Вас не хочу. Все пошли!

Ёж: Есть, пошли! Есть, верши! Щи полощи, щи полощи…

Все придворные животные разбежались, разползлизь, разлетелись — медведь остался один. В глазах его горела жизнь, что-то забытое, что-то настоящее. Он даже хотел привстать с пенька своего, но не смог — запутался в складках медовых.

Очень долгая минута, а может две: вот и заяц пришёл. Вот он, приклонил колено, смотрит и говорит чего-то. Какие-то слова… «зачем слова»? «Тут нет чужих!»