Повесть о художнике Федотове

Стих его вошел в стих Грибоедова; отрывками из его басен переговаривались в домах и на улицах. Он писал так, что люди запоминали его стихи с детства. К нему привыкли, как привыкают к большой реке. Поэтому его не трогали: знали, что он народный писатель, что он сохраняет язык народа.

Человек этот когда-то давно, в молодости, издавал смелый журнал, был другом Радищева, держал типографию.

Про молодость Крылов вспомнил, увидев рисунки Федотова, говорливые, точные, не пестрые, умные и неопытные. Он с трудом поднялся с дивана, вышел на Садовую улицу, прошел под темными арками Гостиного двора. В Гостином дворе приказчики выгоняли метлами голубей из-за вывесок.

Крылову все кланяются; он проходит по городу как хозяин, все вспоминают его басни. Он идет к Неве походкой сильного, хотя и старого, человека, смотрит на каланчу городской думы, нет ли шаров. Он любил смотреть на пожары.

На невысокой каланче городской думы шаров сегодня нет.

Нева. Над Невою вечерняя заря, и Петр Первый стоит в вечном своем скаку, топча бронзовыми копытами коня змею.

Прекрасная басня!

Уже темно, но все еще от Исаакиевского собора слышен звон тысячи молотков.

По лесам, мимо колонн, поднимающихся к небу незавершенным строем, взбираются рабочие с тусклыми фонарями.

Крылов вернулся домой; читал Гомера, перебирал библиографические карточки и улыбался сам себе, перечитывая путешествие Одиссея. Плыл Улисс, тонул и, будучи поднят огромной волной, увидел величину мира и вновь удивлялся и не раскаивался в том, что он странствовал так далеко и горестно.

Иван Андреевич придвинул к себе бумагу, велел горничной налить в чернильницу чернил взамен пересохших и написал Павлу Андреевичу Федотову письмо: старик посылал молодому привет и благословение на чин народного нравописателя, напоминая ему о значении сцен из обыкновенной жизни.

Он писал не торопясь, хотя и волнуясь; подписался, посыпал синеватую бумагу песком и сам пошел отправить письмо.

Крылова знали все, но почти никто с ним не общался.

На парадах, где изредка он появлялся, на собраниях он всегда стоял отдельно — сильный, замкнутый, простой и молчаливый.

Получить письмо от Крылова было так же изумительно, как услышать, идя в строю мимо памятника Петра, команду «вольно» и, повернув голову, увидеть, что эти слова сказал сам могучий бронзовый всадник.

Федотов хорошо знал басни Крылова, сам любил в корпусе рисовать людей, превращая их лица в морды зверей. Басни Крылова были для него знакомым, родным лесом, садом в городе, в котором он родился, родиной.

Письмо дошло.

Крылов для Федотова был не Крыловым анекдотов, не тем Крыловым, которого позволялось в журналах называть великим баснописцем. Федотов знал не только басни; биографы подтверждают, что у него в комнате на столе лежали екатерининские журналы, в том числе крыловская «Почта духов».

Вовремя сказанное слово могуче. В искусстве люди переговариваются через десятилетия и столетия, через тысячи лет, не повышая и не искажая голоса.

Крылов сказал вовремя. Письмо дошло до человека, который его знал, у него учился правде.

ТРИДЦАТЬ ПЕРВОЕ ЯНВАРЯ 1837 года

…Черты лица резки, сильны, мертвы. Он был, как должен быть мертвый Пушкин.

Сенатор К. Лебедев

Петербург — это не только Триумфальные ворота с соборами и дворцами, это и дома, каменные и деревянные.

У себя дома художники часто рисовали интерьеры.

Обычно бралась комната с открытой дверью, за окном пейзаж, за дверью другая комната; на стенах рисунки, в комнате иногда какая-нибудь фигура, но мелкая, взятая больше для масштаба.

Больше всего интересовались перспективой и передачей материала — истертого, дощатого или лоснящегося паркетного пола, красного дерева, карельской березы, отраженной в зеркале.

Так рисовали художники дома.

В Академии художеств однообразно повторялись программы на сюжеты русской истории, превращенные в подобие римской истории.

Рисунки иного характера попадались в книгах, но это принималось за малое искусство.

Старые картины Левицкого, Боровиковского считались хорошо написанными, но как бы частными. Венецианова уважали, но относились к нему снисходительно. Для религиозной живописи готовился Исаакиевский собор, как большой манеж для благочестивых упражнений.

В Эрмитаже, рядом с Зимним дворцом, была живопись даже жанровая. Но этот жанр был прощен за то, что, отдаленный от нас временем и чужестранным происхождением, он уже казался оперой.

Пушкин жил в опале; поэма «Медный всадник» была запрещена, реалистическая проза не была до конца понята критикой.

Не знали даже, насколько любит народ Пушкина, насколько народ понял своего поэта.

В конце января 1837 года по городу распространилась весть, что поэт ранен на дуэли. Ранил его кавалергард Дантес, французский эмигрант, бежавший с родины после июльской революции 1830 года, приемный сын голландского посла, русский офицер, красавец блондин; Федотов видел его на параде.

Шепотом прибавляли к имени Дантеса имя царя.

Двадцать седьмого января сказали, что Пушкин умер.