Повесть о художнике Федотове

— Старик Титов нравится Глинке. Слова плохие, но их все поют. Надо сделать хорошие слова и хорошие картины, надо быть таким, чтобы люди вокруг тебя все выросли, если ты растешь. Я буду делать свои маленькие картины еще раз, еще раз…

— Вернемся к тебе домой.

— Хорошо, вернемся в мое жилье.

И вот Тарновская снова оглядела бедную комнату с окном на север и сотнями рисунков на стенах.

Потрогала печку.

— Как холодно… напишите картину побольше, я куплю…

— Я уже начал ее: вот посмотрите эскизы.

Федотов разложил на столе куски синей бумаги с рисунками, набросанными углем, мелом и желтым карандашом.

— Вот посмотрите, как я работаю… Этот человек, сидящий за столом и положивший на стол руки, — игрок; руки лежат так, что мы видим его беспомощность; показывает кому-то, что у него больше нет ничего. А вот андерманир: здесь стоит толстяк вроде Булгарина, потягивается и растирает руками поясницу. Но нужно стоять этому. Спина человека, стоящего перед проигравшим, огромная, тяжелая, спина врага, отнимающего удачу.

— Кто он?

— Не скажу… Вот видите, он у меня еще как бы голый, но плечи у него как будто подбиты ватой, нарисован в контражуре как бы голым, но у него тело, созданное для мундира; может быть, это сам Николай. А вот этот не то потягивается после долгой игры, не то заломил руки.

— Как странно идут тени!

— Я еще не решил картины. Видите, как будто свет стоит за бутылкой и тень идет на нас, но тень игрока и тень безголового великана падает на заднюю стену и свет как будто идет с нашей стороны. Я только еще исследую строение картины.

— Вы начали иначе рисовать, Павел Андреевич…

— Я пробую рисовать пятнами, и для меня краски картины желтыми, оранжевыми и черными пятнами проступают на синей бумаге. Я изменяю свет… Здесь на этом наброске как будто светится пустым, странным светом бутылка…

— Для чего?

— Я прячу страх, и видите, кругом тени — на стенах, на полу…

— Вы пугаете зрителя!

— Я так вижу, я хочу передать сущность того, что показываю. В этой комнате все проиграно, и этот стул как бы хранит тем, что он так небрежно отодвинут, жест ушедшего игрока.

— А это что? Что значит откинутый полог и жест женщины в рубашке на этом наброске?

— Это могло бы быть эскизом нашей судьбы. Называется это «Домашний вор». Видишь, в зеркале отражены игроки. Играли долго… Хозяин дома тихо прошел в спальню, открыл ящик комода и попытался украсть драгоценности жены. Жена вскочила с постели, стоит в рубашке… вор освещен светом закрытой свечи, ярко видны ладони его поднятых рук. Колени его дрожат, а жена протягивает руку к ящику через руку мужа или отстраняет мужа.

— Но вы же не играете, Пава?

— Я поставил на карту счастье, чтобы выиграть искусство.

— Вы выигрываете?

— Я не могу играть на ваше счастье. Я же не могу принять от вас бесценный дар — вашу судьбу. Вы тоже положили руки на стол ладонями вверх… какие они маленькие…

Юлия посмотрела на свои руки и горько улыбнулась.

— Вы возьмете в руки чью-нибудь жизнь и будете любить ее, а я буду делать картины. Их станет покупать Прянишников или другой кто и будет запирать.

— Прощайте, Пава… Ты видишь, я путаюсь между «ты» и «вы». Почему ты, Пава, не нарисовал себя в «Сватовстве майора»? Невеста убегала бы, улыбаясь. Ты изменил себе, милый. В драгоценной картине своей ты не нашел себе места… Не пугайся, я не буду плакать. Я обыкновенная, даже не очень красивая женщина, я даже не сумею умереть от горя…

Юлия закрыла глаза маленькими руками и почувствовала ресницами тонкую ткань перчаток и слезы.

— Продайте мне картину, как только напишете и забудете ее.

— Я подарю ее вам на память.

ВДОВСТВО

Отчего же так запоздал род человеческий в своем развитии и такою ужасною, бедственной опытностью должен… приобретать познания? Невинность, молодость — единственная причина всех доселе испытанных неудач. — ему надо было прожить свое детство, юность, и будет время зрелости, когда человек не будет ошибаться и падать, как теперь.

Речь Ахшарумова[15] 7 апреля 1849 года

В большой грустной комнате с окнами на север стоял мольберт, на мольберте — новая подмалевка. В глубине и направо — зеленое, посередине — красное, рядом с красным — светло-серое, еще глубже — медное, с бликом.

Нужно все это для того, чтобы передать простой и широкой манерой простую историю. Женщина в черном, откинувшись, оперлась на комод, маленькая рука лежит совсем легко; женщина беременна. Далее кровать; на полу вещи разоренного вдовьего хозяйства — серебро и медь, вещи в бледно-желтой лучинной корзине. На комоде венчальный образ и в золотой раме ракурсом портрет Федотова: сейчас это он умерший муж; он опять примерял судьбу на картине.

Не один и не два плана — десятки планов горестных судеб были перенесены на картины.