Повесть о художнике Федотове

— Нет, у тебя будет живой человек, а не статуя, душная красная комната, великая пустынная зима и пудель, который мечется через палку, тревожный, замученный приказаниями, как сердце бывает замучено скукой. Ты это сделаешь, потому что ты реалист! Картина — это отверстие в мир, просвет в мир, во весь мир, а не только в картину.

— Но передо мною чудовище!

— Нанеси ему удар… Помнишь, как это звенело у молодого Пушкина?

Брюллов прочел, слегка скандируя:

И степь ударом огласилась;
Кругом росистая трава
Кровавой пеной обагрилась,
И, зашатавшись, голова
Перевернулась, покатилась,
И шлем чугунный застучал.
Тогда на месте опустелом
Меч богатырский засверкал.

— Надо нанести наполеоновский удар.

Брюллов сказал:

— Вот я и пришел к тебе как к равному, но я пришел к тебе не как к победителю. Ты тоже очень постарел сердцем. И повторяешь свои старые картины. Может быть, ты повторяешь одну свою картину о том, как прыгает пудель через палку и вечер уже, за окном красно, офицер лежит с гитарой на скамейке и пуделю кричит: «Анкор, еще анкор!» Ты хорошо передал свет и смотришь спокойно на сцену смерти. Ты как я, — продолжал Брюллов. — Ты тоже рисуешь мучения святого Лаврентия, но горе нельзя заключить в картину, и рамы не помогают.

— Я достигну своего, — сказал Федотов. — Победа стоит миллионы погибших в сражениях, и картина стоит миллионы эскизов. Надо применять стратегию наполеоновскую.

Брюллов повернул голову, красивую и ватную. Так рисовали антиков трудолюбивые немцы в академии, он был весь как будто нарисованный собственным учеником. Щеки брюлловской головы округлились, и он сказал улыбаясь:

— Наполеона не будет, Наполеон взят в плен Николаем — победителем мертвых, взят в плен на Бородине, среди памятников.

Голова Брюллова закинулась назад, как голова Лаокоона на гипсовом слепке, и он начал хохотать.

Федотов, который спал, поднялся на руках так, как подымается, теряя самосохранение, раненый под пулями.

Смех разрывал и его, он хохотал, как школьник. Тени на стене увеличились, разбились, источник света был как будто снизу. Сон раздвинулся, и Федотов проснулся хохоча.

Утренний свет уже промыл окно снаружи, оно было пробелено, чуть прожелчено. Смех был в комнате. Тело болело. Федотов заснул опять.

Потом тех двоих стало больше, чем два.

Тени утроились, потеряли головы, потом сон сдвинулся, перемешался и потерял слова.

Утром болел затылок.

Утром было неприятно во рту.

Пробуждался медленно.

Да, приходили вчера заказывать картину «Посещение Патриотического института».

Давали цену и говорили, что пора художнику улучшать свою репутацию политическую.

Около двух недель сидел Федотов. Размеривал по масштабу, распускал клей, клеил, раскрашивал, резал. Это очень успокаивало.

Он склеил большую белую коробку с прорезанными окнами. Стены расписаны под мрамор. Каждая колонна обработана под мрамор отдельно.

Коробка открывалась сбоку; внутри коробки колонны, ряды кроватей; каждая кровать с одеялом.

Можно дома проверять перспективу.

«Вот сюда войдет император Николай Павлович. Дети толпой окружат его. Он высокий, и сразу получится центр картины. Группа расположится как пирамида. Ребенок на руках будет переходом к детям внизу. Всю фигуру возьму из старой своей карикатуры».

Не хотелось вписывать в картину его, Николая, большелобого, толстого, слегка пучеглазого, как будто красивого.

Нет времени для картины о царе.

В это время многие картины писались неохотно. Время старой академии прошло.

Иванов тосковал, когда ему предлагали заведование росписью Исаакиевского собора, но он сумел отказаться.

О ЗАВТРАШНЕМ ДНЕ

Уложим же воображение и мысли в котомку — и с богом!

Вельтман

Да Кавказе шла долгая, долгая война. Нужны были солдаты. Агина забрали, как мещанина, в рекруты.

Лев Жемчужников отправился разыскивать Агина и нашел его в аракчеевских казармах. Лоб Василия был уже забрит, чтобы не сбежал рекрут, чтобы узнал его каждый квартальный.

Остался один способ — выкупить.

Начали собирать деньги.

Для того чтобы оттянуть посылку в полк, Агина по знакомству устроили, как больного меланхолическим помешательством, в шестом корпусе больницы на Выборгской стороне.

Федотов с Жемчужниковым отправились навестить больного.

Шел лед, мосты были разведены. Надо было переправиться с Васильевского острова на Петербургскую сторону и с Петербургской стороны на Выборгскую.

Ладожский лед бежал, кружилась голова. Льдины скрипели у низкого борта.

В длинных одноэтажных больничных корпусах долго искали шестую палату.

В коридорах пахло капустой и казенными вещами; небо закоптелых сводов низко.

Большая низкая комната заставлена плоскими койками, над койками — палки, на палках — черные доски, на досках мелом написаны фамилии больных и названия болезней.