Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна

Я чуть повернул голову и встретился взглядом с белым псом. Я узнал его. Еще бы – весьма запоминающийся экземпляр.

Пес посмотрел в мой полуоткрытый глаз и сказал приятным баритоном:

– Лада, он пришел в себя.

И я все понял. Это сон. Я сплю. Мне снится, что я попал в пятьдесят вторую квартиру. Слово «ведьмы», ставшее ругательным наименованием обитательниц этой квартиры, мое подсознание интерпретировало причудливым образом, заставив меня увидеть во сне говорящую собаку, птицу в пенсне и лохматое существо.

И мне стало интересно.

Я пошире открыл оба глаза – к моему удивлению, совершенно безболезненно. Ах да, я ведь сплю!

Явилась Лада, одетая в белую ночную рубашку. Тонко запахло фиалками.

Она спросила:

– Ну, и как мы себя чувствуем? – Так спрашивает вызванный на дом терапевт. Голосок у нее был нежный и мелодичный, словно звон серебряных колокольчиков. Ничего похожего на прежний ее писк.

Мне захотелось запеть. Или прыгнуть с телебашни. Или сразиться с двумя десятками львов. Да вы сами знаете, как распирает изнутри, когда красивая женщина посмотрит на вас ласково.

Я не запел, я только приподнялся на кровати и открыл рот, чтобы произнести что-нибудь чрезвычайно умное, но она остановила меня:

– Лежите, лежите, вам нельзя вставать, – и положила свою ручку мне на грудь.

Я послушно улегся. Она не отняла руки, и я готов был лежать так долгие часы, даже месяцы. Что за приятный сон привиделся мне! Неужели когда-нибудь придется проснуться?

– Я его знаю, – сказал пес. – Он из соседнего подъезда.

Лада кивнула, и, не отнимая руки, другою взяла меня за запястье. Я готов был замурлыкать от удовольствия.

Она сосредоточилась (ни дать ни взять девочка, играющая в доктора) и спустя несколько секунд осторожно положила мою руку на постель со словами:

– Пока сделать ничего нельзя. Восстановление займет двадцать часов тридцать четыре минуты и восемнадцать секунд. Так что придется отложить до завтра. Сейчас он должен уснуть на четырнадцать, нет, на тринадцать часов сорок девять минут. Потом – Ворон, проследишь – ему нужно будет встать, принять ванну, поесть и снова лечь. Я напишу тебе, Домовушка, чем его покормить и какой концентрации сделать воду.

– Ты, Ладушка, мне лучше скажи, я так запомню, – сказал лохматый некто, – память у меня хорошая.

– Домовушка, как тебе не стыдно, ты ленишься! – укоризненно произнесла Лада. – Три слова всего! Нельзя же быть таким безграмотным!

– Читаю я, читаю, каждый день программу телевизорную читаю! – пронзительно завопил лохматый. – А намедни целых четыре строчки прочитал из книжки! Вот даже пса спроси!

Пес кивнул своей большой лобастой головой.

Лада убрала руку с моей груди и встала.

Я хотел запротестовать, попросить ее не уходить, или сообщить ей, какая она красавица, или сказать что-нибудь умное, комплимент какой-нибудь отвесить, что ли, но Лада предупредила меня:

– Спать, спать! – и погладила по голове.

Черная птица в пенсне, до сих пор сидевшая молча, будто дремала, встрепенулась и, взлетев со спинки кровати, понеслась на меня, хрипло каркая:

– Спать! Спать! Спать!

И я заснул.

Проснулся я оттого, что солнечные лучи били мне прямо в лицо. В первый момент я не мог сообразить, где нахожусь – незнакомая комната, незнакомая антикварная мебель; солнечные блики играли на поверхности большого зеркального шкафа, старинное глубокое кресло рядом с изголовьем кровати, сама кровать – образца тридцатых годов, с шишечками, и столик под бархатной вишневого цвета скатертью, а над столиком – часы-ходики. На верхнем резном украшении часов сидела большая черная птица, похожая на галку. Птица дремала, сунув голову под крыло.

Когда я увидел эту птицу, я вспомнил все: и троих ночных грабителей, и лифт, и свой кошмарный сон. То есть не все было сном. Птица оказалась реальностью.

Я пошевелил руками и ногами и с удивлением обнаружил, что все мои конечности целы. Более того – ничего не болело.

Я откинул толстое одеяло – такие, сшитые из множества разноцветных лоскутков, я прежде видел только в кино, – и тут же укрылся снова. Потому что в постели я лежал совершенно голый. Я еще раз внимательно оглядел комнату. Ничего даже отдаленно напоминавшего одежду – какую-нибудь, все равно какую – я не заметил. Зато я заметил, что птица на часах проснулась и очень внимательно наблюдает за мной. Пенсне на ее клюве уже не было.

– Что смотришь, птица Феникс? – сказал я. Я был зол и озабочен, испытывая острую необходимость посетить место общего пользования. Но не мог же я выйти из комнаты в чем мать родила?!

– Санузел спр-р-рава по кор-р-ридору! – заорала вдруг птица. – Р-р-раздельный, р-р-раздельный!

От неожиданности я вздрогнул.

– Цыц, ворона! – шикнул я на нее.

– Вор-рон, не вор-рона, – каркнула птица даже как будто немного обиженно. Или мне это показалось?