Повесть о лейтенанте Пятницком

Пещерный восторг ополоснул Романа. Но вид следующего немца напомнил о главном, утраченном помраченным сознанием. Пятницкий запоздало выругался и обеими ногами враз прыгнул на живое, бегущее по окопной прямизне. Падая, обдирая лицо о дощатую обшивку окопа, умножая и без того невыносимую боль, Роман перехватил изгибом руки горло оседланного немца, оперся коленом в позвоночник и, резко подавшись назад, переломил костлявое тело в обратную сторону.

Не подоспей Захаров, контуженый, изнемогающий Пятницкий не смог бы вытащить из траншеи измятого, изломанного в сплошную боль человека. Захаров кричал что-то, по его дико искаженному лицу Роман понимал, что кричит он что-то важное и нужное, но не слышал: гул в голове, разбитой спрессованным воздухом, возвысился до воя сирены,- не слышал, но по тому, что начал делать Захаров, сообразил, что надо делать ему самому.

Изловчившись, подняли пленного на бруствер. Только теперь Пятницкий заметил, что правая рука Захарова согнута в локте и беспомощно прижата к груди, где болтается автомат с опустошенным диском. Помог Захарову лечь на край окопа, подтолкнул. Выбрались, поволокли добычу, не думая и не имея сил думать о всем, что творится вокруг.

Глава двадцать вторая

Васин окликнул двух пехотинцев, которые были поближе, чтобы шли с котелками пообедать вместе с его расчетом. Рядом дрались, обмолвиться и словом не пришлось. Теперь не грех и потрепаться немного, поуспокоить издерганные нервы. И повод подходящий - термос с хлёбовом все еще не опорожнен, не до того было. Пожилой солдат с грязной повязкой на голове и давним шрамом над бровью - Боровков по фамилии - оказался земляком Васина, тоже из города Серова, работал на промкомбинате.

Остывшую полусуп-полукашу (термос расчету пробитый достался) черпали молчком - тяжко было на душе, давила, не отпускала война. Потом, насытившись, слегка оживели. Боровков взглядывал на Васина отцовским глазом, лестно было, что его земляк такой молодой, а командир над пушкой, танк подбил, и это все видели. Обращаясь к нему, Боровков побалагурил:

- Ложка-то узка, таскат по три куска, надо б развести, станет цапать по шести.

Васин несогласно уточнил:

- Было бы что таскать, можно и щепкой.

- Вон тот поваренок вашу еду кондером назвал,- продолжал свое Боровков.- Подставляй, говорит, папаша, котелок, кондеру наложу. А у меня война в голове, шум всякий - не расслышал. Показалось - колеру наложу. Думаю: спятил, какого колеру? Я ведь маляр. Школы, больницы... Много до войны строили. Дворец тоже. Земляк, Дворец помнишь? И ему красоту наводил. Ем, а сам думаю: работы скоро будет - успевай поворачиваться. Когда про кисти вспомнил, аж под сердцем что-то ворохнулось, запах краски услышал...

Вот и отмякли, разговорились немного, а то сидели молчком, перемучивали не потухшее жжение боя, сердца свои изводили о тех, кто убит.

- Д-да,- продолжал разохотившийся на разговор Боровков,- если бы не танкисты... Положение наше, скажу я вам, хуже губернаторского получалось.

В плутовских глазах Васина уже давно горели огоньки нетерпения: так и подмывало загнуть что-нибудь к слову, а к слову не приходилось. Теперь пришлось, поддержал разговор земляка:

- Ну вот, губернатора приплел. Ты знаешь, почему так говорят?

- Пословица, товарищ сержант, землячок мой хороший. Пословица она и есть - пословица.

- По-сло-овица,- махнул рукой Васин.- Молчал бы, если не знаешь.

- Ты много знаешь,- нахмурился Боровков,- ты, поди, при губернаторах жил.- Он облизал ложку, завернул в тряпицу, сунул в затасканный сидор и заметил Васину: - Ты вот почему, сержант, свою едалку за голенищем держишь? Все на машинах, артиллерия... Походил бы с наше, она бы тебя, ложка эта, обезножила, показала кузькину мать. Потом же портянка там, микробы заразные.

Васин покорно поблагодарил за науку, перепрятал ложку в карман и опять - про губернатора. Боровков снисходительно поощрил:

- Давай, давай, растолкуй. Ишь какой знающий выискался.

- Тут и растолковывать нечего, в Серове каждый пацан знает,- нос Васина смешливо наморщился.- В каком-то году, до революции, конечно, губернатор проводил в волостях ревизию и замешкался в одной деревне до самой ночи. Отвели ему избу для ночевки, хозяева горницу уступили, кровать свою... Под утро губернатору до ветру приперло, а как выйти? На полу возле порога хозяева спят. Тогда он, значит, вынул ребенка из люльки, переложил на кровать. Пока он в люльку-то мочился, ребенок ему в постель по-большому сходил. Вот с тех пор и говорят: "Положение хуже губернаторского".

Орудийный расчет хохотал в полное удовольствие. Боровков начал было обиженно подниматься, но вообразил нарисованную Васиным картину и тоже захохотал. Только не пришлось ему посмеяться вволю, тут же за повязку схватился.

- В-во, бельма бесстыжие, не язык - помело, чирей бы тебе на него. Рану, кажись, разбередил.

Хотел было Пятницкий подстегнуть батарейцев строгой командой, приказать свертывать огневую, но язык не повернулся.

Васин заметил подошедших офицеров - Романа с Пахомовым,- сделал радушный жест:

- Прошу к нашему шалашу, только со своим...