Повесть о Левинэ

— Это был ужасный момент,— повествовал он,— когда человек, которого при всех несогласиях с ним мы признавали все же идейным, преданным революции, мужественным, признавали фанатиком идеи,— когда он вынужден был молча принять это позорное обвинение. Факты были против него — он как вождь не должен был бежать от масс, он должен был сражаться вместе с ними и умереть. Прокурор беспощадно, без всякой жалости ударил по этому самому слабому пункту в деятельности Левинэ. Несчастный Левинэ! Он, наверное, слишком поздно понял ошибочность своей тактики.

Эрнст Биллиг молчал, крепко зажимая ручку уже пустой кружки, и это поощряло товарища Фрица.

— Наверное, поняв всю ошибочность своей позиции, он потерял власть над собой,— продолжал товарищ Фриц. — Он третировал нас, независимых. Помнишь, что он говорил? Я наизусть помню: «Независимые будут сначала идти вместе, потом станут колебаться, вступать в соглашения и таким образом сделаются бессознательными предателями». Помнишь? Как меня это ударило тогда! Он оскорблял нас,— а кто в результате оказался бессознательным предателем? Кто?

Страдание выражалось в каждой черте лица товарища Фрица, и он казался еще моложе, еще беспомощней и нежней, чем был. Кружка с пивом была слишком тяжела и груба для его тонких пальцев.

— Ах, товарищ Биллиг! — продолжал он. — Надо было действовать в согласии. В Баварии все делается по-хорошему, а он не знал баварского народа. Мы говорили ему — все может быть сделано без той борьбы, которую он затеял. Мы — тоже социалисты. Не надо было обострять отношений. Ведь даже со Шнеппенгорстом была договоренность, он шел с нами! Но Левинэ оттолкнул и его! Он верил только в свою партию и в людей своей партии. Он сузил себя сознательно. И вот тетерь он пожинает плоды своей тактики. Те, с кем он имел возможность работать для социализма единым фронтом, имеют право назвать его сейчас бесчестным трусом.

Биллиг все молчал, крепко сжимая ручку пивной кружки. Товарищ Фриц принимал это молчание за сочувствие. Он так полон был скорби и печали, что захотелось ему рассказать этому умному слесарю, этому хорошему человеку все, все до конца.

— Вы знаете, товарищ Биллиг,— сказал он, и кроткая улыбка изогнула его нежный, почти девичий рот,— мы ведь приняли все меры, чтобы не было разгрома и кровопролития. Я близок к нашим руководителям и знаю,— он снизил голос до шепота,— что они даже отвели войска с позиций, чтобы держать охрану в Мюнхене. Да, да...

— Именем Эгльгофера? — отрывисто спросил Биллиг.

— Да,— доверчиво, тихим шепотом ответил товарищ Фриц и ближе пригнулся к собеседнику. — Одним нам, без Эгльгофера, могли бы не поверить. Все было договорено и со штабом противника. Но было уже поздно! Страсти слишком разгорелись!.. Было сделано все, чтобы предотвратить кровопролитие, чтобы все кончилось мирным соглашением, содружеством, да, да... Но было поздно, поздно! Массы уже не хотели подчиняться. Партизанские отряды, добровольцы Гофмана... Стихия вырвалась, слепая стихия!

— Вы увели войска с позиций? — спросил Биллиг тоже шепотом. Лицо его медленно наливалось кровью. Вновь летела над его головой чья-то винтовка и с плеском падала в Изар, вновь крики «отрезали! окружили!» гнали ничего не понимающих красноармейцев в Мюнхен, и вновь погибал в пытках Рудольф Эгльгофер, так до последней секунды и не узнав, значит, что случилось в армии, как использовано было его имя! — Вы увели войска? — повторял Биллиг, и глаза его сделались круглыми. И не мигали больше.— Вы?

Товарищ Фриц молчал в недоумении и тревоге. Он отклонялся от слесаря, и тело его бессознательно приподымалось со стула.

— Товарищ Биллиг,— проговорил он наконец,— но пацифизм...

— Рвать с вами надо было до конца! — тихо рявкнул Биллиг.— Гнать вас отовсюду, где вы засели,— из армии, из советов, рвать с вами до конца должен был Левинэ! Вот где слаба была партия! Гнать! Теперь я все понимаю! Трус? Не скрылся бы он — мы сами заставили бы его скрыться! У нас умных людей мало. Мы бросаться ими не позволим. А вас — слишком много. Гнать! Я много думал! Не для вас я теперь товарищ Биллиг. Гнать вас надо! Гнать.

Он сорвался со стула и со всей силы грохнул кружкой по столу. Фуражка слетела с его головы.

— Гнать! — рычал он, безумея от ярости и приступая к товарищу Фрицу. Он не выпускал из зажатых в кулак пальцев ручку от вдребезги разбившейся кружки. — Гнать к черту! К черту! К черту предателей! Изменников! Негодяев!

Немногочисленные посетители оглядывались, вставали. Из-за стойки вышел кельнер и двинулся к драчунам.

Товарищ Фриц побледнел так, что даже губы его стали белы.

— Гнать! — во весь голос, почти в беспамятстве выкрикнул Биллиг и бросился на Фрица, замахнувшись ручкой кружки.

И тут товарищ Фриц ринулся к двери.

Он пробежал почти два квартала и только тогда остановился, чтобы передохнуть.

Ему казалось, что сейчас, немедленно надо что-то сделать, исправить, объяснить. Надо двигаться, бегать, кричать... Надо предпринять что-то! Что? Спасти Левинэ! Устроить побег! Убить прокурора! Выстрелить в прокурора во время процесса и погибнуть!