Повесть о моем друге

Прежние полукустарные автомобильные мастерские, основанные до революции миллионерами Рябушинскими, менее чем за девять лет, прошедших после Великого Октября, превратились в современное, по тогдашним, естественно, условиям, предприятие. С конвейера завода сходили первые советские грузовые автомобили АМО-Ф15. И хотя на этой «полуторке», как ее потом любовно называли в народе, стоял двигатель всего в 36 лошадиных сил (сейчас «Запорожец» имеет больше), грузовики АМО очень во многом помогли тогда нашему народному хозяйству. Они ведь, по существу, положили начало широкой автомобилизации необъятной страны.

1926 год был отмечен особой датой в истории завода АМО. Его директором стал бывший слесарь-путиловец коммунист Иван Алексеевич Лихачев — человек большой инициативы, кипучей энергии, волевой руководитель большевистской закалки. Лихачев навсегда вошел в историю прежнего завода. АМО — ныне завод имени Лихачева, ЗИЛ. (Многие, видимо, смотрели фильм «Директор». Так вот прототипом его главного героя был Иван Алексеевич.)

В Краснопресненском райкоме ВКП(б) мы встретились с ветеранами революции. К концу нашего пребывания, однажды утром, выйдя из школы, мы увидели, что по всей Москве вывешены траурные флаги: умер Феликс Эдмундович Дзержинский.

По нашей просьбе к нам в школу пришел старый большевик — участник Октябрьской революции Иван Петрович Сидоров. Помнится, он рассказал нам следующее: 20 июля на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) с взволнованной и страстной речью, направленной против троцкистско-зиновьевского блока, выступил Ф. Э. Дзержинский. А через несколько часов у себя на квартире в Кремле он скоропостижно скончался от паралича сердца. После смерти Владимира Ильича и М. В. Фрунзе это была еще одна тяжелейшая утрата для нашей партии и государства. А умер он сорока девяти лет от роду. Тридцать лет он вел героическую борьбу за наше общее дело — за социализм. Из них одиннадцать лет Ф. Э. Дзержинский провел в тюрьмах, ссылках и на царской каторге.

Был поздний вечер, и шел дождь, но мы его не замечали. Простояв много часов в огромной очереди на Большой Дмитровке, мы попали в Колонный зал Дома союзов, где в полумраке, среди пальм, стоял на высоком постаменте простой красный гроб с телом Ф. Э. Дзержинского. Вокруг была масса венков и густым потоком молча шли люди. А стоявшие у гроба часовые тихо просили: «Пожалуйста, побыстрей», потому что все улицы кругом были запружены москвичами, стоявшими многие часы в очереди, чтобы отдать последний долг «железному Феликсу». В почетном карауле мы видели и московских пионеров.

Тут мы случайно встретились с делегацией белорусских коммунистов, которые возложили три огромных венка из колосьев ржи, белой ромашки и полевых цветов.

На следующий день мы покидали Москву. Домой возвращались голодные, но возбужденные тем, что нам удалось повидать в Москве.

На вокзале нашего Сергея благодарили встретившие нас родители и мы, «путешественники», а потом, подхватив, стали подбрасывать его в воздух, «качать». У бедняги началась рвота. Как оказалось, он два дня вообще ничего не ел, отказываясь от своей крохотной пайки хлеба в пользу девочек, а нам всем говорил, что, мол, сыт, в райкоме угостили…

5

…В ту зиму, помню, Сережка совсем отощал — смотрел волчонком, глаза провалились, скулы обострились. Мать как-то под вечер глянула на него, заплакала, перекрестилась:

— Господи, как бы тебе, сынку, подкормиться?

Километрах в сорока от города, в маленькой деревне, жили дальние родственники Сережки — Рудаковы. К ним-то с оказией — со знакомыми мужиками, приехавшими в город, — и отправили Сергея вместе со мной — «на откорм». Там, в деревне, определили нас пасти лошадей и присматривать за коровами.

…Ночное, ночное… Черное, высокое небо, разорванное миллиардами голубых звезд, таинственный крик неведомых птиц, тишина безмолвия окрест… Не тогда ли, на дальних заречных лугах, пахнущих мятой и медуницей, у костров с кулешом и похлебкой из щавеля, пришла к нам и навек захватила неизбывная любовь к родному краю?..

Спутанные лошади фыркали неподалеку; чем-то удивительно вкусным несло из котелка, а мы, городские — Серега и я, — на зависть и удивление деревенских своих сверстников рассказывали у костра долгие-долгие, захватывающие истории про таинственного графа Монте-Кристо или всеведущего сыщика Ната Пинкертона.

Но и деревенские пацаны в долгу не оставались — сколько узнали мы леденящих душу историй про упырей, прячущихся на старых погостах, про заколдованных панских дочек и про нечистую силу, которая — это всем известно, тут и спору нет — поселилась в деревне под видом кузнеца Ивана…

Но и в истории у костра, в приключения и сказки, в ребячьи легенды уже вторгалась сложная жизнь белорусской деревни. И не только о сыщиках и дракулах говорили босоногие пастушки — об отцах и старших братьях, побывавших и в Красной гвардии, и в Красной Армии…