Повесть о Морфи

– Почитай мне библию, – мягко сказала мать, и Пол с трудом поднял со столика фолиант в кожаном переплете, окованный медью, с массивными медными застежками.

– Вот отсюда, Пол. – Бледный палец указал строфу.

– «И взяли воины отрока Даниила, – покорно начал Пол, – и ввергли его в ров львиный, в тьму его и смрад его…» Смрад – это все равно, что вонь, мама? «И воззвал отрок Даниил к господу, о защите и помощи воззвал. И услышал господь веру незыблемую, как стена каменная, и отошли хищники алчущие, зла отроку не причиняя…» Довольно интересно. Наверное, этот Даниил был укротитель, вроде капитана Коллета из цирка. У того десять львов, и все прыгают, а он стоит с бичом в одной руке, с пистолетом в другой, покрикивает на них и ни чуточки не боится. Может быть, и капитан Коллег в эту минуту взывает к господу? Навряд ли. Да и откуда возьмется в цирке господь? Странно, очень странно. Мама всегда говорит «святая книга», а разве святая книга может лгать? Может быть, она написана для негров?

Пол продолжал читать механически, не улавливая смысла, но мать быстро уловила перемену и захлопнула книгу.

– О чем ты читал сейчас, Пол? Расскажи.

– О… о… о львах, мамочка…

Миссис Тельсид грустно качала головой. – Нет, Пол, о львах было давно. Ты читал бессмысленно, как попугай. Неужели святая книга тебе неинтересна, Пол?

Пол молчал, опустив голову, старательно водя носком башмака вдоль щели между половицами.

– Сиди смирно, Пол! – Голос матери звучал раздраженно. – Ты уже большой мальчик, скоро ты поедешь в колледж и станешь совсем взрослым. И ты, большой мальчик, не понимаешь самых простых вещей, ты совершенно не умеешь обуздывать себя.

В дверь просунулась лоснящаяся физиономия Салли. В руках она держала что-то белое, пахнущее мылом.

– Как же быть со скатертью, миссис? – закудахтала Салли. – Уж я терла, терла – не отходит пятно, хоть ты его съешь.

Мать вышла с ней в прачечную. Пол сбежал, но минут через десять голос матери снова заставил его спуститься.

– Займемся музыкой, Пол.

Раздражение ее улеглось, и Пол повеселел. В конце концов рояль – это не библия!

Старинный палисандровый инструмент стоял у окна в гостиной, Пол уселся на круглый табурет и поднял на мать умоляющие глаза.

– Только не надо гамм, мамочка! – взмолился он.

Дай я лучше сыграю тебе «Голос сердца».

Мать кивнула. Пол разыскал ноты и заиграл простенькую пьеску. И вдруг остановился.

– Фа-диез, Пол, – подсказала миссис Тельсид, не поднимая головы от шитья.

– Я знаю, мама, – задумчиво сказал Пол. – Я знаю, что здесь фа-диез. Но разве не лучше было бы здесь так… Смотри!.. И потом вот так…

Он заиграл, смело и гибко варьируя.

– Ведь правда, так лучше, мама? Ну скажи же… Вот так… И так… А то какой же это голос сердца! Это тоска, это голос отца Амброза на проповеди… И вот так… И вот так закончить!

Пол завершил пьеску бурным аккордом, которого в нотах не значилось. Непривычные пальцы устали, надо было отдохнуть. Мать молчала. Пол подтянул колени к подбородку, обхватил их руками и закачался на табурете.

– Знаешь, мама, – заговорил он наконец, – когда мы с дядей Эбом возвращались с охоты, мне казалось, что лес звучит. Я иду, а деревья поют, гудят…

Пол распрямился, руки его легли на клавиши.

– Ночь… Ночь… Слышишь, мама, как поют деревья? Они говорят: спите, спите все… А это лягушки, правда, мама? И ветер шумит листьями, кричит филин, и хочется скорее домой, ты слышишь, как хочется домой, мама?..

Глаза Пола блестели, руки летали над клавишами, он жаждал одобрения.

– Вечно ты выдумываешь, Пол, – мягко сказала миссис Тельсид. – Чтобы стать композитором, надо очень много учиться. Надо знать теорию и гармонию, и многое другое. Вот когда ты подрастешь – дело другое… Иди-ка ты лучше учить уроки.

Рассерженно хлопнув крышкой, Пол выскочил из комнаты.

Инструмент проводил его долгой оскорбленной жалобой. Миссис Тельсид качала головой над своим вышиваньем.

* * *

До обеда оставалось полтора часа, а уроки были давным-давно сделаны. Подумаешь, уроки! В Джефферсоновской школе (носившей гордое название «Джефферсон-Академи») учиться было очень уж легко. Занятия происходили четыре раза в неделю, и оба брата Морфи, Эдуард и Пол, числились первыми учениками в своих классах. Эдуарду приходилось зубрить, а для Пола с его феноменальной памятью домашние задания всегда были сущим пустяком.

Он был самым младшим в классе и самым развитым. Он отличался от товарищей полнейшим равнодушием к спорту, чем сильно тревожил преподавателей. В Джефферсон-Академи, как и во всяком американском учебном заведении, спорт был чуть ли не самым важным из всех предметов, его обожествляли, но разве мог маленький и хрупкий Пол Морфи состязаться со здоровенными верзилами, не думавшими ни о чем, кроме спорта! Нет, спорт был не для него…

Пол скучал. Он снял было со стены свое банджо, но тут же повесил его на место: мать надолго вселила в него отвращение к музыке. Затем Пол вынул из ящика застекленную рамку.

Несколько десятков жуков и бабочек сидели под стеклом на булавках, строго соблюдая ранжир. Особенно хорош был огромный бронзово-черный рогатый жук-олень.