Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

С тех пор как экспериментаторы научились прививать животным раковую опухоль или искусственно ее вызывать, изучение рака растения было оставлено. В учебных руководствах, в очерках и статьях старые свидетельства еще повторялись, но уже скорее для формы. Им не придавали значения. Собранный Ваниным материал, точный анализ его и смелые параллели между болезнью, поражающей зеленый мир и человека, как бы сорвали стереотипные представления, и проблема предстала вдруг в новом свете. Кое–кто из слушателей мог бы вспомнить, что именно в России ботаником Ворониным, открывшим возбудителя болезни рака капусты, была высказана идея о родственной близости рака растения и человека.

— Я, должно быть, упустил одну из крепких схваток между моими учеными, — продолжал Ванин, — до меня дошел лишь ответ одного из них, напечатанный в научном сборнике. Автор сердито говорил, что пора пересмотреть некоторые взгляды, столь близкие сердцу непритязательных исследователей. Это был намек на противника, имя которого все знали, и не было нужды называть его. Не следует впредь утверждать, — настаивал автор, — что только раковым клеткам свойственно проникать и разрушать окружающую ткань. Советские ученые установили и другое. Они наблюдали в искусственной культуре тканей такую же агрессивность со стороны здоровых клеток, а в некоторых случаях эта дерзость доходила до того, что они проникали в подсаженную к ним раковую опухоль. Неверно, что злокачественное новообразование не поражает соседние здоровые клетки. Отечественные исследователи наблюдали другое: у крысы, которой привили человеческий рак, изменились ее собственные нормальные клетки и стали злокачественными.

Эта схватка доставила мне истинное удовольствие и на многое открыла глаза. Когда я в этой статье прочитал, что структура клеток опухоли у человека и у растения подвергается одинаковой перестройке, а опухоли гибридов поразительно схожи с опухолью человека, — мне стало ясно, что на лестнице эволюции рак растения уместился где–то близко, если не рядом, с человеческим.

Придется, сказал я себе, проверить еще, не перегнули ли мои друзья? В перепалке иной раз пересолишь, наговоришь лишнего, а отказаться уже неудобно. На счастье, подоспел и случай. Я узнал из газет, что в Москве соберется межинститутское совещание, на котором между прочими выступят с докладами и мои друзья противники.

Поехал. Сижу в обширной аудитории, набитой до отказа людьми, и слушаю. После приветственного слова выступает тот самый ученый, который вначале меня расхолодил. Он оказался учеником знаменитого исследователя и после смерти учителя занял его научный пост. Он слово в слово повторил то, что давно было напечатано в его книгах и статьях, отпустил недоброе замечание по адресу тех, кто пренебрег учением Павлова, Мичурина и еще кое–кого, попутно обвинил их в политической слепоте и на том успокоился. За ним выступил его противник. Он также выложил то, что всем было уже известно из его печатных работ, и ничего не прибавил нового. Он непочтительно отозвался о тех, кто механистические идеи выдает за подлинную науку, и уверял, что потомки не признают их. И тот и другой одинаково настойчиво взывали к памяти своих учителей, утверждали, что их теории — лучше других, а они — продолжатели великого начала — шагают по единственно правильному пути.

Выступали и другие. У каждого была заранее написанная речь, составленная из давно напечатанных статей и из впрок заготовленных мыслей. Хотя никто не называл свое направление школой, об этом догадывались по тому, как часто они упоминали имя знаменитого ученого. Учителя были действительно достойными людьми и многое сделали для науки. Сменившие их ученики, в меру способные и в меру трудолюбивые, не в меру занимались прославлением своих наставников. Вся деятельность учеников сводилась к тому, чтоб показать: как бесспорно учение, которое они не создавали и которое им не принадлежит; в какой догматической неприкосновенности оно сохранилось, хотя множество последователей над ним потрудились; и как было бы хорошо, если бы все вопросы естествознания исключительно истолковывались ими.

Знаменитые учителя этого не домогались. Научные материалы они истолковывали по собственному разумению, не считали за грех, если добытые факты подтверждали не свои, а чужие предположения. Оставаясь верными себе, они готовы были уважать и не свое. Ученики не могли быть полезными друг другу. Их опыты служили предвзятой идее, то, что не укрепляло намеченную цель, отбрасывалось прочь как негодное.

Что бы ни говорили и ни делали помощники прославленных учителей, сказал я себе, факты в их книгах — достоверны, и я могу ими пользоваться.

Ванин облегченно вздохнул, словно то, что он рассказал, было самым трудным в его повествовании. Суровая строгость лица смягчилась, и глаза, укрывшиеся за разросшимися бровями, снова выражали добродушие.