Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

«Неужели он не воспользуется поддержкой, — думал Студенцов, — чтобы отделаться от терзающих его подозрений».

Яков Гаврилович не грешил против истины. В том, что случилось с Еленой Петровной, нельзя было упрекнуть хирурга. Природа метастазов в рубцах недостаточно выяснена. Права была Евдоксия Аристарховна, прав был и внутренний голос, подсказывавший Андрею Ильичу, что метастазы в рубцах не столь опасны и долго не прорастают в ткани. Это свидетельствовало об их особой природе. Всякий другой на его месте успокоился бы, Андрей Ильич решительно этого не желал. Не утешение, а страдания нужны были ему, сознание того, что грядущие испытания жены он будет делить до последней минуты своей жизни.

— Так ли уж важно, как происходит на самом деле, — с горькой усмешкой произнес Андрей Ильич, — ведь я не честь мундира, а науку отстаиваю. Надо, чтобы на моем опыте другие убедились, как важно в таких случаях быть осторожным.

Слова эти напомнили Студенцову другие, — услышанные им от сына. В одной из недавних встреч Сергей рассказал ему, как далеко шагнули механика и физика. Он говорил, что это послужит перевороту во всех областях знания, привел несколько примеров, сослался на известные эксперименты и, не дожидаясь, когда отец выскажет свое мнение, сразу же заговорил о другом. Как и Андрей Ильич, он словно не допускал мысли, что его суждения могут кому–либо не понравиться или им можно противопоставить другие.

Они удивительно походили друг на друга.

На одно только мгновение Яков Гаврилович подумал, что статья может отразиться на репутации института, будет трудно потом уйти от упрека. Перед лицом мужества, готового выставить себя на суд и принять любое осуждение, — расчеты самолюбия казались смешными. Чтобы не быть заподозренным в малодушии, Студенцов просто сказал:

— Я бы этого не делал, а вы поступайте, как понимаете. Не будьте опрометчивы, подумайте еще раз.

— О чем думать? — недоумевал Андрей Ильич. — Я ведь не впервые так поступаю. Помнится, еще юнцом, меня, зеленого, недоученного, из института прямо отправили на село. Поработал я там немного и научился писать покаянные статьи. Помню, как сейчас, сижу в лаборатории, просматриваю истории болезни и вдруг вваливается ко мне председатель колхоза, кричит благим матом: «Помираю». Жалуется на боли в животе, у него и «дух захватывает», и от боли «глаза на лоб лезут». Пощупал я живот — мягкий, хороший, температура — нормальная, пульс прекрасный. Человек корчится от боли, а я ничем помочь не могу. Прошел день, другой, чувствую, что не выжить моему больному, а что делать — ума не приложу. Хожу я так расстроенный по деревне н слышу, рассказывают, что в соседнем селе исследователи нашли залежи угля. Два года бились — и вот откопали. «Находят же люди, говорю я себе, надо лучше искать». Вернулся в больницу и вижу: у больного заострился нос, ввалились глаза, что называется «фациес Гиппократика», пульс нитевидный, вот–вот оборвется. Со злобы на себя я содрал с больного белье, оставил, как мать родила, и тут только увидел маленькую выпуклость в нижней части живота. У меня лежал человек с ущемленной грыжей, а я ниже пупка не глядел. Мы оперировали его и, конечно, спасли. Мне было двадцать шесть лет, много ли я тогда понимал, но сообразил написать статью в журнал, чтобы другие не повторили моей ошибки…

После ухода Андрея Ильича Яков Гаврилович вскоре уехал домой. По дороге он вдруг вспомнил, чем именно так огорчил его Ванин. Самсон Иванович по обыкновению назвал его «гением». Когда–то эта лесть была ему приятна, сейчас она звучала насмешкой.

Тревожная мысль, что он отстает от движения науки и его опережают другие, возникла у Якова Гавриловича вскоре после решения партийного бюро института, призвавшего сотрудников улучшить научную работу. Успех Ванина подкрепил лишь это опасение и был последним предостережением, от которого Студенцову казалось невозможным уйти.

Вначале Яков Гаврилович не без интереса наблюдал, как ординаторы, кандидаты медицинских наук и рядовые сотрудники лаборатории увлекались разработкой новых тем. Каждый день приносил новые идеи, возникали смелые планы, все точно состязались в изобретении остроумных приемов и методов исследования. Не было в этом порыве ни суматохи, ни показного шума, ненужных совещаний, докладов и лекций, и именно из этого творческого подъема в институте возникли первые испытания Студенцова.