Повесть о парашюте

Штурман старший лейтенант Иван Михайлович Чиссов — это был его 76-й боевой вылет — примерно на высоте семь тысяч метров выпрыгнул из. своей рубки. Гитлеровцы, видя, что экипаж оставляет машину, пытались расстрелять его в воздухе. Чиссов пошел затяжным прыжком. Его несколько раз перевернуло, вовлекло в штопор. Все усилия выйти из опасного положения не увенчались успехом: сбившийся на бок ранец с парашютом переместил центр тяжести. Высота терялась. Дыхание забивали ударявшие в лицо тугие струи холодного воздуха. Вращение усиливалось. Так и не успев открыть парашюта, уже близко от земли Чиссов потерял сознание…

Лейтенант Жуган покинул самолет чуть позже и благополучно приземлился на опушке леса. Летчика встретили наши конники, провели в деревню, где уже находился Чиссов.

— Живой! — обрадованно воскликнул Жуган. Штурман молча показал глазами на угол избы. Там лежал нераскрытый, запломбированный парашютный ранец.

Упасть с высоты в 7000 метров и остаться живым? Жуган вместе с конниками проехал на место приземления Чиссова. Оказалось, что штурман упал в глубокий, нависший над оврагом снежный сугроб. Он пробил его, и это несколько уменьшило скорость падения. Снег смягчил удар. Чиссов продолжал скользить по касательной в снежном покрове ската оврага. Придя в себя и увидев подбегающих людей в полушубках — это была группа гвардейцев-конников, возглавляемая лейтенантом И. М. Фоменко, — он нашел в себе силы потребовать пароль…».

О случае, происшедшем с Чиссовым, тогда же, в начале 1942 года, было рассказано на страницах «Красной Звезды». После лечения Чиссов был направлен в авиационное училище преподавателем штурманского дела.

Будучи в Москве в 1968 году на собрании, где общественность отмечала 75-летие старейшего парашютиста нашей страны А. А. Белоусова, я познакомился с И. М. Чиссовым и еще с двумя товарищами, которые точно так же, как и Чиссов, правда, с разных высот, покинули самолет и, не раскрывая парашюта, достигли земли и остались в живых. Им тоже помог снег, крыша дома, — словом, то, что изменяло направление падения, уменьшало силу удара.

Позже А. А. Белоусов сообщил мне имена еще нескольких летчиков, которые испытали свободное падение без парашюта. В этот список вошли Герои Советского Союза К. Гречишкин и С. Курзенков, научные работники Г. Худяков и В. Назаров — всего 14 человек.

Это счастливчики, конечно. Про таких говорят: родились в рубашке. Я с интересом приглядывался к Чиссову, к его коллегам и ловил себя на мысли, что не хотел бы оказаться на их месте. Все-таки прыжок с парашютом куда как надежнее и спокойнее…

Преодолеть себя!

Впрочем, едва ли можно быть полностью спокойным во время прыжка. Не только новичку. Даже бывалому парашютисту.

Как-то мне пришлось присутствовать на занятиях, которые проводил инструктор парашютной подготовки с группой будущих парашютистов.

— Скажите, — спрашивает у него черненькая девушка, — а страшно вам было, когда вы камнем летели в затяжном прыжке?

Инструктор, ни на секунду не задумываясь, ответил:

— Ни капельки! Даже волнения никакого не чувствовал.

И тут мне показалось, что сей храбрец не сказал правды.

Я к тому времени совершил около тысячи прыжков, из них более двухсот затяжных, и все-таки каждый раз, когда мне приходилось покидать самолет, я хоть немного, да волновался.

Мне кажется, что иначе и быть не может.

Волнение заставляло меня быть настороже. Оно помогало собраться в единое целое, сконцентрировать волю, зорко глядеть вперед. Однако волнение, как известно, не есть страх…

Всегда в мгновения, предшествующие прыжку, земля становится необъяснимо любимой и дорогой. Меня никто и никогда не упрекал в слабоволии или трусости, будь то в полетах или прыжках. Но уже стоя на крыле летящего самолета и ожидая момент отделения, в какие-то самые короткие мгновения испытываешь ощущение тревоги. Это чувство не покидало меня всякий раз, когда я прыгал. Оно уменьшалось, когда я прыгал много и часто. И вновь усиливалось после небольшого перерыва в прыжках. Но это чувство было всегда, когда я прыгал, будь то, скажем, пятидесятый или девятисотый прыжок.

Когда у меня было еще не много прыжков, а значит, и опыта, я был более отчаянным, потому что не представлял себе полностью всю степень опасности, которая может возникнуть независимо от любых самых великолепных качеств парашютиста. Приобретаемый опыт вырабатывал во мне осторожность, предусмотрительность. Прежний задор уходил вместе с годами, но на смену ему приходили более глубокое понимание сущности явлений, знания и трезвая уверенность в том. что все будет в порядке.