Повесть о парашюте

Было пасмурно. Дымчатая пелена облаков висела над Гатчинским аэродромом на высоте 300–400 метров от земли. Пробив слой облаков, самолет набрал высоту 1800 метров, и летчик Лобанов, поднял руку — «приготовиться». Я встал во весь рост, держась за борта кабины. Летчик задрал нос машины вверх, резко сбавил газ и, когда самолет потерял скорость, энергичным движением ручки от себя перевел машину в режим крутого пикирования. В таком положении самолет развил скорость свыше трехсот километров в час.

Выжимаясь на руках, я поставил на сиденье одну ногу, затем вторую и, сильно оттолкнувшись руками и ногами, перевалился через левый борт самолета головой вниз. В то же мгновенье самолет со свистом опередил меня. Я падал затяжным прыжком секунд пять и, погасив скорость, приданную мне самолетом, раскрыл парашют.

От динамического удара на какой-то миг помутилось зрение, посыпались искры из глаз, и кажется, мышцы отделились от костей. Парашют сильно раскачивало, я снижался сквозь облака и вышел из них только на высоте около пятисот метров. Это означало, что с момента пикирования и до моего отделения от самолета мы потеряли около тысячи метров.

Прыжок из современного пикирующего даже винтомоторного самолета очень труден. Скорость достигает 600–700 километров в час. Естественно, что и парашютист в момент прыжка падает с такой же скоростью. При раскрытии парашюта в таких условиях возникают большие нагрузки, которые ни парашют, ни парашютист не могут перенести безболезненно. Вот почему необходима задержка раскрытия парашюта на 4–6 секунд. За это короткое время сопротивлением воздуха погасится инерционная скорость, приданная летчику самолетом. Самолет уйдет на значительное расстояние, и раскрытие парашюта произойдет в нормальной обстановке.

А нужда в таких прыжках, особенно в военное время, возникает, увы, часто. Ведь пикирование является необходимым моментом воздушного боя. В пике развивается большая скорость полета, позволяющая догнать противника, уйти после атаки…

Первыми совершили прыжки из пикирования парашютисты М. Забелин и А. Кабанов. На разных аэродромах, в разных воинских частях мы делали одно и то же дело. Дело, которому мы посвятили жизнь и которое захватило нас целиком.

Я уже не помню, откуда возникла идея прыжков методом срыва, то есть когда летчик раскрывает парашют, не отделившись от самолета. Зачем это нужно? А затем, скажем, что пилот ранен и не может покинуть машину. Или, к примеру, высота слишком мала, при нормальном прыжке купол не успеет наполниться воздухом, а скорость самолета поможет ему в этом. Словом, вариантов могло возникнуть предостаточно. Мы сами себе ставили задачи и решали их.

Парашютные прыжки мы, как правило, проводили к концу рабочего дня, когда освобождался аэродром и стихал ветер. В нашей части сохранился двухмоторный самолет «фарман-голиаф», неизвестно какими путями попавший к нам и служивший для перевозки грузов, полетов по маршруту и для выброски парашютистов.

Летал на нем летчик Н. Оленев. Он прекрасно знал своего старого изношенного «дедушку» и ухитрялся на нем не только летать по прямой, но и делать крутые виражи, боевые развороты и глубокие спирали.

Два старых мотора производили непередаваемый гул: выхлопные патрубки у них были очень короткие. По этому все заглушающему вою, даже не видя самолета, гатчинцы сразу определяли, что летит «дедушка», и прозвали его «летающей гитарой». Дверь в этом самолете была большая, внутри фюзеляжа можно было стоять во весь рост, и вывозить парашютистов на нем было легко и удобно.

Как-то раз — теперь уже не знаю, почему — я возымел желание использовать этот старый самолет для того, чтобы выполнить прыжок методом срыва. Предполагалось, что, стоя на крыле и держась обеими руками за стойки, я взлечу и на высоте 500–600 метров дерну вытяжное кольцо. Раскрывшийся купол должен был сдернуть меня с крыла и доставить на землю.

С этими мыслями я и пошел к командиру эскадрильи.

Командир выслушал меня, подумал немного и сказал:

— Хорошо, попробуем метод срыва. Может быть, это и даст что-то новое. Но для того, чтобы ты не сломал крыло, надо сделать площадку из тонких деревянных реек.

Тут же были даны соответствующие указания, и через несколько дней я имел возможность стать обеими ногами на эту небольшую площадку, сделанную на левом нижнем крыле, сзади стоек. Вместе с Оленевым мы обсудили план полета и прыжка, а вечером решили осуществить его. Надев тренировочный парашют, я по стремянке влез на площадку. Левая плоскость со скрипом и стоном накренилась вниз. Стартер взмахом белого флажка дал нам старт, и Оленев пошел на взлет. То ли я, стоя на крыле, оказывал большое сопротивление, то ли Оленев плохо держал машину, но взлетели мы, отвернув от первоначального направления градусов на девяносто.