Читаем Повесть о партизане Громове полностью

Утром, лишь только занялась заря, отряд двинулся дальше, выслав вперёд разведку. Не проехал он и двух вёрст от Малых Шах, как разведчики привели большую толпу обросших, одетых в рваную, грязную одежду людей. У многих головы были повязаны платками в виде тюрбанов.

— Нехристей поймали, — доложил старший разведчик.

— Каких?

— Сам чёрт не разберёт. Ничего не говорят. Наверное, пленные турки.

— Что в Барнауле? — спрашивает Громов у ближнего пленного.

Молчание.

— Не понимаешь, что ли?

Турок мотает головой.

— А ну поболтай-ка по-своему, — предлагает Громов красногвардейцу-татарину. — Язык-то у вас, наверное, одинаковый, одному аллаху молитесь.

Татарин, размахивая руками, долго старается что-то растолковать турку, наконец, сердито ворчит:

— У, шайтан! Ничего не понимает.

— А ты его прикладом, сразу поймёт, — замечает один из красногвардейцев.

Хайруллин не заставляет себя ждать и замахивается винтовкой. И вдруг — о, чудо! — турок заговорил:

— Пленные мы, лагерь бешали, — и он махнул в сторону Барнаула. — Там война, думали, стрелять нас будут.

— Война? — удивлённо переспрашивает Громов.

— Война, война, — кивает головой турок.

Сообщение турка озадачило Игната Громова. После долгого молчания он, наконец, спрашивает Ивана Шаболина:

— Что будем делать?

— Положеньице… Куда ни кинь — везде клин. Назад ходу нет, идти — так уж вперёд. Может, турки напутали.

Решили ехать дальше. Версты через две-три встретился крестьянский обоз. Громов останавливает первую подводу.

— Что в Барнауле?.. Кто кого бьёт? — спрашивает он у соскочившего с телеги бородатого мужика в новом армяке из верблюжьей шерсти. Мужик долго разминает затёкшие ноги.

— А вы кто будете?

— Мы-то? — переспрашивает Громов, соображая, что ему ответить. — Мы-то солдаты Временного правительства.

— А не врёшь?

— Не видишь, что ли?

— Свои, значит, — благообразное лицо мужика расплывается в улыбке. Он сплёвывает на дорогу, растирает каблуком и довольный продолжает: — Мать их так, в Барнауле большевиков побили.

— Ну да? — притворно удивляется Громов.

— Вот те крест, — божится мужик. — Наши в городе поднялись и всех побили.

«Эх, кулачья твоя душа! — думает про себя Громов. — Пристрелить бы тебя, да нельзя — себя выдашь. Уйдёт обоз дальше, возчики карателям об отряде расскажут». — И он тоже осеняет себя крестом, говорит:

— Ну, слава богу!.. Туда им и дорога.

Обоз уходит, а отряд ещё долго совещается, решая, куда двигаться. Одни предлагают повернуть назад, другие — небольшими группами разойтись по деревням, третьи — продолжать путь. После долгих споров было решено идти на Барнаул, ударить по вокзалу, захватить эшелон и ехать на Семипалатинск, там ещё должна держаться советская власть.

К Барнаулу красногвардейцы подошли около полуночи. Залегли у одинокого домика с покосившейся крышей, приютившегося около оврага.

Стоит мёртвая тишина, но всем кажется, что она обманчива. Бывшего водника из Барнаульского затона Петрова Иван Шаболин отправил в разведку.

Прошло с полчаса. Тишина ничем не нарушается, лишь изредка доносятся из района вокзала глухие гудки «кукушки». И вдруг раздаётся пулемётная очередь. Но она такая короткая, что кажется, будто ночной сторож спросонья крутанул деревянную трещотку.

И снова тихо. Наконец появляется Петров. Его окружают, нетерпеливо расспрашивают, что делается в городе.

— Плохи дела, — едва переводя дыхание отвечает Петров. — Говорят, наши отступили за Барнаулку[5].

— Что предпримем? — спрашивает Громов у собравшихся возле Петрова красногвардейцев.

— Ударим по вокзалу. Выхода больше нет. Захватим состав и… в Семипалатинск.

Отряд раскинулся в цепь и перебежками двинулся к монастырю, направляясь на вокзал. В городе снова вспыхнула стрельба: стучал пулемёт, доносились редкие винтовочные залпы, одинокие ружейные хлопки.

У монастыря красногвардейцы задержали пожилого рябоватого человека в шинели без погон, с винтовкой и привели к Громову.

— Кто такой? — приступил к допросу Игнат Владимирович.

— А вы кто? — смело ответил вопросом на вопрос солдат.

— Тебе каких надо?

— Мне-то?.. Своих.

— А какие свои?

Молчание.

Подходит Петров, всматривается в лицо солдата и вдруг хлопает его по плечу увесистой ручищей.

— Фёдор, ты?

Тот узнаёт Петрова и облегчённо вздыхает:

— Свои, значит. А я думал, к белякам попал. Здорово, Петров!

— Что, беляки в городе? Наши за Барнаулку отступили? — спрашивает Громов у солдата.

— Наоборот, беляки отступили, наши в городе. Занимают Демидовскую площадь, Пушкинскую, Гоголевскую, Томскую, Павловскую улицы, Соборный и Конюшенный переулки, выбили беляков из реального училища и мужской гимназии. Беляки бежали за Барнаулку. Вы сейчас у них в тылу.

— А вокзал в чьих руках? — поинтересовался Громов.

— Вокзал тоже в наших руках.

Громов улыбнулся:

— А ведь мы хотели по нему ударить. Вот было бы дело… А что здесь произошло?..

И красногвардеец рассказал следующее:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Том II
Том II

Юрий Фельзен (Николай Бернгардович Фрейденштейн, 1894–1943) вошел в историю литературы русской эмиграции как прозаик, критик и публицист, в чьем творчестве эстетические и философские предпосылки романа Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» оригинально сплелись с наследием русской классической литературы.Фельзен принадлежал к младшему литературному поколению первой волны эмиграции, которое не успело сказать свое слово в России, художественно сложившись лишь за рубежом. Один из самых известных и оригинальных писателей «Парижской школы» эмигрантской словесности, Фельзен исчез из литературного обихода в русскоязычном рассеянии после Второй мировой войны по нескольким причинам. Отправив писателя в газовую камеру, немцы и их пособники сделали всё, чтобы уничтожить и память о нем – архив Фельзена исчез после ареста. Другой причиной является эстетический вызов, который проходит через художественную прозу Фельзена, отталкивающую искателей легкого чтения экспериментальным отказом от сюжетности в пользу установки на подробный психологический анализ и затрудненный синтаксис. «Книги Фельзена писаны "для немногих", – отмечал Георгий Адамович, добавляя однако: – Кто захочет в его произведения вчитаться, тот согласится, что в них есть поэтическое видение и психологическое открытие. Ни с какими другими книгами спутать их нельзя…»Насильственная смерть не позволила Фельзену закончить главный литературный проект – неопрустианский «роман с писателем», представляющий собой психологический роман-эпопею о творческом созревании русского писателя-эмигранта. Настоящее издание является первой попыткой познакомить российского читателя с творчеством и критической мыслью Юрия Фельзена в полном объеме.

Леонид Ливак , Николай Гаврилович Чернышевский , Юрий Фельзен

Публицистика / Проза / Советская классическая проза