Повесть о Поле Фимкиной

— Еще как можно! Особенно на свал косить. Но помощников нету. Мать вон на откорме — ей скоро на пенсию выходить. Доярки тоже все уж в годах. Придется со временем вам самим скотину убирать и коров доить. — Близко ходил словами отец возле Сашиной задумки, но единственного, обнадеживающего — не говорил. А Саша, затаясь, ждал его. Но отец спросил совсем о другом:

— Стены-то хорошо научился класть?

— Как сказать… Другие лучше умеют.

— Если, к примеру, коровник сложишь — не завалится?

— Ого, сказанул, коровник! Разве я осилю?

— К нам армяне приезжали — осилили. Будто в сказке, выросла у них кошара. Только сквозь стены небо можно разглядеть. Как в решето. Почти насухо уложили кирпич… Цыганский табор стоял, мужики из него нанялись бороны отремонтировать — те еще хлеще устроили. Бороны покрасили, в пирамиду составили: внутри гнутые, поломаные, снаружи — хорошие. Завмастерскими крепко угостили, он им пьяной рукой акт подписал. Во-о, Санек, дела! За кровные деньги колхоза, за тыщи немалые двойной разор ему же делают. Получайте после этого, люди, и хлеб, и мясо..

— Нет, наш бригадир строгий.

— У вас что же, завод литье-то дает?

— Давно. Сейчас пятую домну строим. И сталь в мартеновских печах плавят.

Отец, удобней укладываясь, снова пошевелился на соломе.

Значит, если взять мой комбайн — все железо, считай, оттуда?.. — Он глубоко, протяжно зевнул и замолк, не дожидаясь ответа. Одинокий комар, когда Саша уже засыпал, подлетел к самому лицу, пропел: «Дзуууг!» — «Ишь, какой подлиза, — подумал Саша. — Подкрадывается: «Друууг!» Он смахнул его сонной рукой.

Утром, лишь только занялся рассвет, его разбудил треск моторов. Отец уже ходил вокруг своей «Нивы». Саша подбежал, принялся помогать отцу — шприцем нагнетал солидол в подшипники валов, затем полынным веником обмел мостик, лесенку, сам корпус комбайна. В полях стало совсем светло. Не дожидаясь завтрака, комбайнеры вывели машины со стана.

— Начнем и мы рабочий день? — спросил отец.

Но едва приступили к подбору валков, он сразу углубился в работу, реже отвлекался на разговоры. Просторно лежала земля в утреннем покое, четко видная убегающей стерней, пролегшими по холмам дорогами, отдаленными телеграфными столбами по-над самым горизонтом. Заглядишься на нее, и в голову сами собой приходят серьезные мысли. Вроде бы какой-то вечный, неотвязчивый вопрос задает она человеку своим молчанием. Отец сидит пропыленной спиной к Саше, покачивая головой в мелкой тряске при езде, и как бы машинально крутит руль, а сам давно, может, уже много лет думает над ее молчаливым вопросом.

За межой, на земле соседнего колхоза, оранжевый «Кировец» прорезал по светлому жнивью черную, прямую, как тетива, полосу пашни, утянув ее за край, и сам скрылся там, в незнакомых полях.

И на них, подумалось Саше, так же трудятся люди и машины. А еще дальше стоит в дымах город металлургов. На лесах бытового корпуса возле возводимой домны рассыпалась его бригада, ложит стены, позвякивая мастерками о кирпич. Бригадир Никита Васильевич, всегда хмурый в начале дня, ходит по настилу, устраняет неполадки, командует, куда в первую очередь подать краном материалы. Нина Федорова ведет теперь кладку одна, по привычке оглядывается, видит Сашино место пустым и гадает: что же с ним могло случиться?

Когда работали они вместе и выдавалась свободная минута, Нина обычно садилась против Саши, заглядывала ему в лицо.

— Сашенька, по дому скучаешь?

— Да, — кивает Саша.

— Ох, и скучливые мы с тобой. Ну, ничего, как-нибудь выдюжим, — и поправляет его волосы, прячет под фуражку. — Какие они у тебя мягкие, ласковые, как вода.

Но о Нине лучше не вспоминать. Даже отсюда, издалека, стыдно заглянуть ей в глаза. И хотя в такую рань никого не должно быть на лесах быткорпуса, Саше все равно чудится дружное позвякивание мастерков о кирпич. Стараясь отвлечься от видения своей бригады, он смотрит на пшеничный валок, нескончаемо бегущий в подборщик, и чувствует себя праздным не у дел человеком. Ему становится неловко за свою неопределенность в жизни. Он снова приходит в уныние. Как только подъехала первая машина к наполненному зерном бункеру, Саша тронул отца за плечо.

— Пап, — кричит он ему на ухо, — я домой поеду!

— А что? — оборачивает отец серое в щетине лицо, губы слегка кривятся виноватой улыбкой. — По матери соскучился?

— Да нет, просто так…

— Ну, езжай.

Все еще было раннее утро, а он был уже дома. Мать еще не успела уйти на работу.

— Ну, как у вас там дела? — она испытующе оглядела Сашу с ног до головы. Пристальней посмотрела в глаза.

Саша молча прошел в баню, вымылся оставшейся от прошлого раза водой, переоделся в чистое. Позавтракали, и он встал из-за стола, не оборачиваясь, сказал:

— Мам, собери мне что-нибудь в дорогу. Я поеду.

— Что так? И не погостил!

— Да я отпуск-то брал небольшой — вас повидать.

— Погоди! Ведь мы и не побыли с тобой. Что же это за отпуск такой у тебя?! — она взяла его сзади, хотела повернуть к себе.

— Такой и есть! — упрямо дернул Саша плечами, но не обернулся. — Отгулы брал!