Повесть о Поле Фимкиной

— Вам, колхозному начальству, голову намылить бы. Мы всю жизнь за трудодни работали — это разве не подряд? Что собрал, то и получи. Стрянулись людей учить работать, когда деньгами вчистую их разбаловали. Все заботы у людей об этих деньгах-душегубцах. Ты отца-то своего, Еграна, чать, хорошо помнишь? Вот был топтун-то. Будто сроду голову к подушке не прикладывал. Темно, а он еще в полях; чуть заря занялась — опять там. Так и ходил, так и ходил. Обувку в прах изнашивал. Что человеку нужно было — лучше других все равно не жил? А по земле помирал… Бывало, смотрит-смотрит на, поле, аж весь исстрадается, вроде мыслями помогал расти колосу.

— Помню, как же… — нетерпеливо слушал ее Терешонок, опять повернувшись затылком, оглядывал село, — Ну что, тетка Поля?

— Приду, приду, Еграныч. Сын, Вовка, правда, ругается: все, говорит, много тебе надо. Такое добро уродилось, разве можно сгубить!

Поля дергала траву на грядках и теперь думала о молодом Терешонке. Нравился ей этот мужчина. Чем-то напоминал он своего отца. Хоть и издалека, чуть-чуть, а отрадно было это напоминание. Порода-то дает себя знать. Вот Вовка ее нисколько не хозяйственный, Терешонку сказала: сын ругается. Какое там, ему все равно — пойдет мать или не пойдет на сено. Все только стараешься, на людях их выгораживаешь, чтобы хоть немного уважение к ним было. Что они там делали, пока не ходила к ним, один леший знает. Телка прибежала с полными боками, а все равно измученная, дикая какая-то. Мычит и глазами доиться просится. Всю ночь, видно, в колхозной пшенице паслась. Вот созреет хлеб, она и объестся в один час, совсем пропадет корова. Надо бы бежать, лупку обоим дать, да что толку идти в такую рань, все равно спят — не добудишься…

Она увлеклась работой, ползая на коленях вдоль грядок. Вдруг в Козанковом доме раздался пронзительный Нюськин голос. Поля столбушком высунулась из огородной зелени, чуткая и настороженная в-затишье после вскрика.

— Парази-и-ит! — снова закричала Нюська визгливым, на пределе, голосом. Силу его глушили стены, но он как бы вырывался сквозь найденную щель.

Поля поискала глазами по стенам и крыше дома.

— Нелюдь, проклятая светом! — вылетала тугая струя, заметила она, из форточки, из Нюськиной стряпки.

— Эт я паразит? Во, дожился! — как в горловине гудел в окне невозмутимый Козанков басок с хрипотцой.

— Нет, я!.. почему не идешь на работу? Выкинут из бригады… кутенка!

Нюська, видать, металась по дому, и ругань ее порой вылетала обрывками. Как же это она промахнулась — забыла закрыть форточку?

— До фени мне твой подряд!

— Эх, забулдыга… …сенокос в разгаре… …стогометчик пьет! …пенсионерок гоняют ворошить! Приживалка какой уж день ходит!

— Баламутка-то? Пусть ходит. Ты у нее найдешь во дворе хоть клок сена? А у меня на две зимы припасено, у паразита-то!

«И мои косточки толкут в своей ступе, — продолжая дергать траву, изумлялась притихшая от этой брани Поля, — хоть бы меня-то не трогали».

— Чем хвалишься? Столетним сеном? — как резаная визжала Нюська. — …мышами провоняло, коровы в рот не возьмут!

— И нынешнее сено от меня не уйдет!

— Куда мне только глаза деть! Из-за такого гада стыдно на людях показаться… — запричитала Нюська, голос ее стал удаляться и стих совсем. Но ненадолго. Через некоторое время она взорвалась с новой силой.

— Чё прешься, ублюдок! Не видали тебя тут в лохмотах вонючих!

— Екарный бабай, у себя не хозяин! — как спектакль из репродуктора, доносилось из форточки. — И не толкайся! А то толкну вот!

— Тебя убить мало!

— Да? Спасибо, жена, за все хорошее…

— Ив чем же это хорошее? Что это ты мне сделал?

— Все, что обещал матери.

— …в хоромах буду жить? — снова заметалась по избе Нюська. — Я из-за них пять лет горб гнула, сепаратором поясницу надорвала! А сейчас… …Приживалкин суразненок не успел… …на свет вылупиться, сопляк еще — отдельную квартиру получил! В колхозе пальцем не ковырнул!

«Эх, охальница ты, Нюська, охальница! — снова возмутилась Поля. — Черными словами пужишь изо рта своего хуже мужика, воздух утренний сквернишь. Что ты сына моего трогаешь? Он твоего угла не занял. Ненавистница чертова…»

— Заткнись со своей Приживалкой! — взорвался и Козанок. — Нашла кем упрекать — дранью всесветной! У нее весь двор на веревках да на струнах от Вовкиной гитары держится! С кем ты меня равняешь? Хошь, сейчас могу полколхоза купить вместе с его потрохами и с твоей Приживалкой! Люба! Дочка! Ты, учительница хренова, сколько можно тебя звать? Брось, не бери деньги за вечерние уроки. Раз не хотят учиться, не бери! Не нужны эти твои несчастные полсотни. Горницу, что ли, ими обклеивать?

— Не трепись, трепло. Совсем, похоже, чокнулся! — испугалась Нюська его страшных слов.

«О боже! Прорвался из чирья гной! Чем мой двор хуже твоего? Я баба, что с меня взять? А ты покупай колхоз — капиталист чертов. Вы и так его, колхоз-то, под корень подточили. Скоро вовсе завалите…»

— Я не треплюсь, правду говорю! Я и тебя за пшеницу взял! У матери твоей выменял!

— Еще чё скажешь, микада несчастная?!