Повесть о полках Богунском и Таращанском

Гайдамаки и оккупанты подоспели на выстрелы из ближайшей деревни к месту боя. Боженко высадил «десант» и вступил с ними в бой.

Дрались целую ночь. Не выдержал и Щорс и перекинулся тоже на запретный вражеский берег в помощь Боженко. И в результате сотни полторы гайдамаков и оккупантов были перебиты в бою, а остальные бежали в панике. Щорс же и Боженко вернулись под покровом ночи назад.

А Гребенко так и сидел над кашей, прикованный своим досадным ранением к месту, куря трубку за трубкой и ругаясь, что не судьба ему участвовать в таком праздничном бою.

Проклятая каша!..

Батько не забыл о Гребенко и пришел его проведать,

И каша остыла, да и Гребенко спал.

«ГАСЛО»

Нейтральная зона напоминала муравейник, кишмя кишащий боевым народом.

Все это войско предпочитало жить бивуачной жизнью, привыкнув за время войны спать под открытой небесной кровлей. Особенно притягательным примером для остальных явились таращанцы.

Они привели с собой немалый обоз, запряженный волами. Кроме того, пригнали еще и целое стадо волов. Эти волы не только служили украшением табора своим величавым видом, но являлись его опорой, служа и для обоза и кормом.

История волов, пригнанных таращанцами, отличалась живой поэзией. Волов этих партизанам дарило население тех мест, через которые они проходили. И вечерами, при прохождении через людные села, старик Гребенко приказывал погонщикам-партизанам прилеплять к рогам волов восковые свечи, купленные нарочно для этой цели у пасечника по пути, и зажигать их. Проходя через села походом, партизаны зажигали свечи на рогах волов.

Население, пораженное зрелищем, высыпало из хат. Начинались расспросы.

А старый Гребенко отвечал, что в старые времена — во время Сечи Запорожской и так называемой «Руины»— запорожцы таким способом сигнализировали о народном восстании. Прогнанные со свечами на рогах по Украине волы являлись священным призывом к угнетенному панством населению выступать на защиту своих попранных прав с оружием в руках.

Называется такой способ «гаслом».

Села, взволнованные торжественным зрелищем этого похода, присоединяли к стаду волов, а к войску — новых бойцов и коней.

И какие же кони были у таращанцев!

КАБУЛИНЫ КОНИ

У Щорса, что называется, глаза чесались от зависти при взгляде на таращанскую кавалерию, приведенную Гребенко и бывшую теперь под командой Калинина и Кабулы.

На луг, что на том берегу, переплывали не только одни шальные Кабулины кони, но и калининские казаки; у коней же, как известно, неистребимая привычка к потравам — такие уж непоседливые они, тянутся к сену и к траве, и ничего не поделаешь…

Боевое самолюбие Щорса страдало, когда он видел, как целый стог сена переплывал реку на плоту, причем людей на плоту не было видно: видно, лошади сами и отстреливались от неприятеля! Это были не кони, а клад. Вот какие были кони у Калинина и Кабулы.

Кавалеристы говорили, что кони, мол, сами, пасясь на лугу, переплывают на ту сторону; там трава не вытоптана, как здесь, ибо ее охраняют неприятельские дозоры. А уж вслед за конями плывут кавалеристы. Там-то и происходит у них, естественно, драка с оккупантами из-за сена. Кони же, как их ни путай путами, чуют сочную траву и «нейтральных» доводов не знают.

— Счастливцы эти Калинин да Кабула! А вот мы!.. Что, Антоша, как ты думаешь? — говорил Щорс Хомиченко. — Не можем ли мы сослаться на твое орудие, — ведь оно захвачено у немцев: захотела, мол, на побывку к своим и пошла «Груша» вечером на тот берег за колбасами? Или: как услышит, мол, родной запах колбас с того берега, так и чихает «Груша»: будьте, мол, здоровы, наш кашель вам в кашу! А оттуда отвечают, и завязывается драка.

Наконец надумали.

— Давай и мы заведем кавалерию! Пехотному полку все же полагается конная разведка.

— Правильно. Вот дело! Но где достать коней?

— Да у немцев же? — невозмутимо отвечал Хомиченко. — А то где же еще?

И назавтра эскадрон богунцев в сто двадцать сабель прогарцевал перед калининской квартирой.

ПОХОД

Если верно, что мечта о солнце родится во тьме, как солнце родит себе черного двойника в колодце, то верно и то, что чем непогодливее и чернее становились дни на Зоне, падая к последним числам октября, тем ярче мерещилось продрогшему на нейтральном берегу войску солнце свободы.

И речи Щорса разгорались, как костер. Но всех неистовее становился батько Боженко, принявший команду над Таращанским полком.

В конце октября в Москве шел II съезд украинцев-большевиков, и делегаты «нейтральцев» уехали туда, пообещав остающимся добиться у съезда санкций на боевые действия.

Каждый день вокруг поезда с московскими газетами вскипали муравейником партизаны, и один голос перекрикивал другой:

— А что, что в Москве? Разрешили?..

На съезде мнения разошлись: за и против наступления на Украину.

И «нейтральцы», прослышав про то, не удержались. Древними брянскими лесами повели Щорс, Боженко и Тимофей Черняк с Дедова и Мишкальцев на Картушин и Стародуб красные войска. Проводником шел девяностолетий старик, которого, все время идя с ним рядом, Щорс угощал ландрином, приговаривая: