Повесть о прекрасной Отикубо. Повесть о старике Такэтори

– А-а, так и есть. Я сразу заметила что-то неладное. Но кто же ее любовник? Письмо, ты говоришь, было у меченосца? Наверно, это он и есть. Он, должно быть, пообещал выкрасть ее отсюда, ведь в письме говорится, что из этого дома трудно уйти. А я-то думала не выдавать ее замуж. Досадное вышло дело! Если она возьмет себе мужа, то ей уже нельзя будет жить здесь по-прежнему. Она поселится с ним где-нибудь. Поэтому ты смотри – никому ни слова!

Госпожа из северных покоев спрятала любовное письмо, решив потихоньку следить за падчерицей. Меченосцу и Акоги показалось очень подозрительным то обстоятельство, что, против их ожидания, никакого шума в семье не поднялось.

– Ваше письмо украли! Стыдно признаться в этом, но что делать, приходится. Пожалуйста, напишите другое, – попросила Акоги свою молодую госпожу.

Словами не выразить, как встревожилась Отикубо. При мысли о том, что мачеха, несомненно, видела письмо, ей сделалось дурно.

– Ах, я не в силах писать еще раз! – простонала она. Отчаянию ее не было предела!

Меченосец со стыда не посмел показаться на глаза Митиёри и спрятался в комнате своей жены.

Митиёри так и не узнал ни о чем и поспешил прийти, как только стемнело.

– Почему вы мне ничего не ответили? – спросил он.

– На беду, письмо мое попало в руки матушки, – ответила Отикубо.

Митиёри думал уйти, как только начнет светать, но, когда он проснулся, на дворе уже стоял белый день, кругом сновало множество людей, нечего было и надеяться проскользнуть незамеченным. Он снова вернулся к Отикубо.

Акоги, как всегда, принялась хлопотливо готовить завтрак, а молодые люди стали тихо беседовать между собой.

– Сколько лет исполнилось вашей младшей сестре Синокими? – спросил между прочим Митиёри.

– Лет тринадцать-четырнадцать. Она очень мила.

– Ах, значит, это правда! Я слышал, будто отец ваш – тюнагон – хочет выдать ее замуж за меня. Кормилица Синокими знакома кое с кем из моих домашних. Она принесла письмо из вашего дома, в котором идет речь о сватовстве. Мачеха ваша тоже очень хочет, чтобы этот брак устроился, и кормилица стала вдруг осаждать моих домочадцев просьбами помочь в этом деле. Я собираюсь попросить, чтобы вашей семье сообщили мой отказ, поскольку я уже вступил с вами в брачный союз. Что вы об этом думаете?

– Матушке это, верно, будет очень неприятно, – проговорила Отикубо, и ее детски наивный ответ пленил Митиёри.

– Ходить сюда к вам на таких правах кажется мне унизительным. Я бы хотел поселить вас в каком-нибудь хорошем доме. Согласны ли вы?

– Как вам будет угодно.

– Вот и прекрасно.

В таких беседах коротали они время.

* * *

Наступил двадцать третий день одиннадцатого месяца.

Муж третьей дочери, Саннокими, – куродо внезапно получил весьма лестное для него назначение. Он должен был вместе с другими молодыми людьми из знатнейших семейств принять участие, как один из танцоров, в торжественных плясках на празднике мальвы в храме Камó[24]. До этого праздника оставались считанные дни. Госпожа Китаноката голову теряла, хлопоча, чтобы все наряды поспели вовремя.

«Вот еще напасть!» – тревожно думала Акоги, опасаясь, что Отикубо опять засадят за шитье. Опасения ее не замедлили сбыться. Китаноката скроила для зятя парадные хакама и велела слуге отнести их Отикубо. А на словах приказала передать:

– Сшей сейчас же, немедленно. У нас много спешной работы.

Отикубо еще не вставала с постели. Акоги ответила за нее:

– Барышне что-то нездоровится со вчерашнего вечера. Я передам ей приказ госпожи.

С тем слуга и ушел. Увидев, что Отикубо хочет сейчас же приняться за шитье, Митиёри стал ее удерживать:

– Одному мне будет скучно.

Китаноката между тем спросила у слуги:

– Ну что, начала она шить?

– Нет, Акоги сказала, что барышня еще изволит почивать.

– Что такое? «Изволит почивать»! Выбирай слова с оглядкой, невежа! Разве можно о какой-то швее говорить так, как ты говоришь о нас, господах. Слушать противно! И как только этой лежебоке не стыдно спать среди белого дня! Совсем не знает своего места, до чего глупа, просто жалость берет, – презрительно засмеялась Госпожа из северных покоев.

Скроив для зятя ситагасанэ́[25], она сама понесла шитье к падчерице. Отикубо в испуге выбежала к ней навстречу.

Увидев, что девушка еще и не принималась шить парадные хакама, мачеха вышла из себя:

– Да ты к ним еще и не притрагивалась! Я-то думала, что они уже готовы! Для тебя мои слова – звук пустой! Последнее время ты словно с ума сошла, только и знаешь, что вертишься перед зеркалом и белишься!

Сердце у Отикубо замерло. При мысли, что Митиёри все слышит, она чуть не лишилась сознания.

– Мне немного нездоровилось, и я отложила шитье на час-другой… Но скоро все будет готово!

И Отикубо торопливо взяла в руки работу.

– Смотрите-ка пожалуйста, не подступись к ней, словно к норовистой лошади! Нет у меня другой швеи, а то разве я стала бы просить такую заносчивую гордячку. Если и это платье не будет скоро готово, то можешь убираться вон из моего дома.