Повесть о прекрасной Отикубо. Записки у изголовья. Записки из кельи. Записки из беседки над прудом (сборник)

А ведь рыбачка-ама ныряет на самое дно, чтобы собирать там раковины. Тяжелое ремесло! Что будет с ней, если порвется веревка, обвязанная вокруг ее пояса? Пусть бы еще мужчины занимались этим трудом, но для женщин нужна особая смелость.

Муж сидит себе в лодке, беспечно поглядывая на плывущую по воде веревку из коры тутового дерева. Не видно, чтоб он хоть самую малость тревожился за свою жену.

Когда рыбачка хочет подняться на поверхность моря, она дергает за веревку, и тогда мужчина торопится вытащить ее как можно скорей. Задыхаясь, женщина цепляется за край лодки… Даже посторонние зрители невольно роняют капли слез.

До чего же мне противен мужчина, который опускает женщину на дно моря, а сам плывет в лодке! Глаза бы мои на него не смотрели!

285. У одного младшего начальника Правой императорской гвардии…

У одного младшего начальника Правой императорской гвардии был отец самого низкого звания. Молодой человек стыдился своего отца и, заманив его на корабль якобы для того, чтобы отвезти из провинции Иё в столицу, утопил в морских волнах.

Люди говорили об этом с ужасом и отвращением: «Поистине, нет ничего на свете более мерзостного, чем человеческое сердце!»

И вот этот самый жестокосердный сын, заявив, что собирается устроить торжество в день праздника Бон – поминовения усопших, – начал усердно к нему готовиться.

Когда его святейшеству Домэй рассказали об этом, он сложил стихотворение, которое мне кажется превосходным:

Он вверг отца в пучину моря,

А ныне с пышностью справляет праздник Бон,

Где молятся о тех,

Кто ввергнут в бездну ада!

Какое зрелище печальное для глаз!

286. Матушка светлейшего господина Охара…

Матушка светлейшего господина Охара однажды услышала, что в храме Фумондзи читались «Восемь поучений».

На другой день во дворце О́но собралось множество гостей. Развлекались музыкой, сочиняли китайские стихи.

Она же сложила японскую песню:

Мы рубили дрова,

Как во время оно

Учитель святой,

Но прошла та пора.

Так в чертогах

Оно начнем пировать,

Пока не сгниет рукоять топора.

Замечу, что это прекрасное стихотворение было, как видно, потом записано по памяти.

287. Когда принцесса, мать Аривара-но Нарихира…

Когда принцесса, мать Аривара-но Нарихира, находилась в Нагаока, он служил при дворе и не навещал ее. Однажды во время двенадцатой луны от принцессы пришло письмо. Нарихира раскрыл его. В нем было лишь следующее стихотворение:

Все больше старею я.

Все чаще думаю, что никогда

Не свижусь с тобой…

Эти строки глубоко трогают мое сердце.

Что же должен был почувствовать Нарихира, когда прочел их?

288. Я переписала в свою тетрадь стихотворение…

Я переписала в свою тетрадь стихотворение, которое показалось мне прекрасным, и вдруг, к несчастью, слышу, что его напевает простой слуга…

Какое огорчение!

289. Если служанка начнет расхваливать человека…

Если служанка начнет расхваливать человека благородного звания: «Ах, он такой милый, такой обходительный!» – тот сразу упадет в моих глазах. И наоборот, только выиграет, если служанка станет его бранить.

Сходным образом чрезмерные похвалы со стороны слуги могут повредить доброй славе дамы.

Да и к тому же когда такие люди примутся хвалить, то непременно ввернут какую-нибудь глупость.

290. Младших начальников Левого и Правого отрядов…

Младших начальников Левого и Правого отрядов дворцовой стражи прозвали «надсмотрщиками» и порядочно их побаиваются.

Совершая ночной обход, они вторгаются в покои придворных дам и заваливаются там спать.

Это отвратительно!

Вешают на церемониальный занавес свои холщовые штаны и длинную одежду, скрученную в безобразный узел… Неблагопристойный вид!

Впрочем, эта самая одежда падает красивыми складками, прикрывая ножны меча, когда начальники стражи проходят мимо по двору. Они выглядели бы совсем молодцами, если бы могли, подобно молодым куродо, всегда носить светло-зеленые одежды.

«Когда прощался он, еще был виден предрассветный месяц», – сказал кто-то в песне о молодом куродо.

291. Однажды вечером дайнагон Корэтика…

Однажды вечером дайнагон Корэтика стал почтительно докладывать императору о китайских классиках и, как всегда, задержался в покоях государя до поздней ночи.

Придворные дамы удалились одна за другой, чтобы прилечь где-нибудь за ширмами или занавесом и соснуть немного.

Я осталась в одиночестве бороться с одолевавшей меня дремотой.

Слышу, ночной сторож возгласил:

– Час Быка, последняя четверть.

«Уже светает», – сказала я про себя.