Повесть о приключениях английского милорда Георга

В таких разговорах препроводили они всю ночь без сна, и как настал следующий день, то, напившись чаю и кофе, маркграфиня приказала заложить карету и, отпуская его в Лондон, прощалась с ним с льющимися из прелестных ее глаз слезами и еще напоминала, чтоб он, сколько возможно, был терпелив и никому сей тайны не открывал. Милорд клялся ей наистрашнейшими клятвами и уверял, что он скорее согласится для нее лишиться жизни, нежели кому открыть сию тайну, и так, сев в карету, поехал домой.

Между тем временем мама Елизабетина чрез волшебство ведать все, что у них происходило, сделала по своей хитрости с некоторыми волшебными составами вареное в сахаре яблоко и, принесши оное к Елизабете, просила ее, чтоб она им, когда приедет к ней милорд, его попотчевала.

Милорд, не знавши сей хитрости, встав поутру, оделся и поехал к своей невесте – с тем намерением, чтоб, посидевши у нее немного, ехать к маркграфине проститься, и, приехав к Елизабете, вошел в ее спальню и, поцеловавшись, как должно жениху с невестою, сел подле ее кровати.

Елизабета, разговаривая с ним, сказала:

– Я, сударь, отложила уже дожидаться от вашей охоты заячьих почек, а хочу вас попотчевать своим вареньем, – и, кликнув девку, приказала подать из своего кабинета яблоко.

Девка тотчас оное принесла на фарфоровой тарелке и поставила пред ним, – которое он отмечал и очень хвалил в варенье ее искусство. А мама, стоя, говорила:

– Подлинно, сударь, невеста ваша варить великая мастерица, только извольте кушать, да не обожгитесь, ибо оно еще не очень остыло.

Милорд, не зная, для чего сии слова были выговорены, ел яблоко, в угодность своей невесте, без всякой опасности, а как скоро его съел, то в ту ж минуту пришла ему о Елизабете великая жалость, что он ее обманывает, а жениться на ней не хочет, и, ставши пред нею на колени, извиняя себя, рассказал ей все, что у него происходило с маркграфиней. Елизабета, выслушав сие, залилась слезами, упрекала его в неверности и называла неблагодарным, однако ж наконец сказала, что она его в том прощает, только б он, оставив маркграфиню, женился на ней, что он с клятвою и обещал.

Но как скоро он все сие рассказал, то – подобно как бы пробудившись от крепкого сна – опамятовался и, вспомнив маркгафинино завещание, не знал и сам, что ему делать. Глаза его наполнились горчайшими слезами, и не мог он более сидеть, но, встав, поехал домой и, разославши лакеев своих в разные места, сам поспешил к маркграфине.

Но в какое он пришел удивление, когда приехал к той роще, в которой был преогромный дом, – не только того дома, но и места, на котором оный был построен, нимало не видно. Отчего в такую пришел горесть и отчаяние, что едва мог на лошади сидеть. Источники слез лились из глаз его, трепещало его сердце, боясь за преступление клятвы и за несохранение тайности от правосудия богов справедливого гнева.

В таких печальных размышлениях ходил несколько времени по роще и нашел в одном месте превеликий камень, на котором написаны следующие слова: «Коль тайны маркграфини не мог ты сохранить, то прежде шести лет и в супружество ее не можешь получить». А внизу: «Прощай, и делай что хочешь».

Прочитавши он сию надпись, неутешно плакал, вспоминая все слова премудрой маркграфини. И размышляя в себе, с какими глазами может он к ней показаться, опять рассуждал: «Нет, я ее не оставлю, ибо она как мудрая и великодушная, совершенно в преступлении моем может меня извинить, потому что сие сделалось не от моего слабого невоздержания, но от ехидной хитрости Елизабетиной мамы, которая, ежели бы захотела меня и уморить, то б я, по неведению моему, никак от того избавиться не мог. Итак, пока милостивые боги не отнимут моей жизни, искать ее не перестану».

С такими мыслями возвратился он домой и собрал сколько тогда было в его доме червонных, бриллиантовых и прочих дорогих вещей. И, призвав к себе своего камердинера (сына бывшего своего любимого дядьки), говорил ему:

– Я в верности твоей нимало не сомневаюсь и для того поручаю тебе в смотрение весь мой дом. Получаемые же мои доходы отдавай на сохранение сестре моей Люции, для того что я для некоторого секретного дела принужден ехать в Италию. И так теперь должен ты сходить и нанять для меня самых лучших почтовых лошадей, и чтоб оные в первом часу пополуночи были в готовности, только с тем, чтоб ни один человек о том не ведал.