Повесть о рыжей девочке

Ночь. Толстяк задернул темной занавеской круглую выпуклую лампу под потолком, улегся на диване напротив Евы и закрылся пледом. На верхних полках еще два пассажира спят. А Ева сидит в углу. Искры с паровоза прорезывают мглу за стеклом. Бегут колеса, бегут и выстукивают: «Уже скоро, уже скоро, уже скоро…» Ева заснула.

И вдруг громкие голоса. Ева открыла глаза и вскрикнула от ужаса. У самого ее лица мигает желтоватый фонарь. В купе два каких-то чужих человека. — лиц не видно, только видны светлые пуговицы на груди и на рукавах. Разбуженная Евиным криком, залаяла и зарычала в корзинке Кривулька.

— Что вы кричите? — спрашивает Еву один, у которого в руке фонарь.

А другой щелкнул щипцами и сказал:

— Ваш билет.

Контроль… А Еве почудилось другое. Ева от испуга не может опомниться.

— Чья собака? — опять грозно спрашивает тот, у которого фонарь. — Зачем здесь собака? Для собак отдельный вагон. Чья собака?

— Позвольте, — вмешался толстяк, — собака незначительная. Собака никому не мешает. Что вы шум поднимаете? В чем дело? Моя собака.

И началась перепалка. Семен Адольфович разволновался, машет руками, отбивается от кондукторов. И сверху нагнулись двое — заступаются за Кривульку и за толстяка.

Кончилось тем, что толстяк, бранясь, вытащил деньги. Контролеры написали квитанцию при свете фонаря и вышли.

Толстяк с яростью захлопнул дверь.

— Ну, — сказал толстяк, — вопрос исчерпан. Теперь Кривульку оставят в покое. А вы что так испугались?

Широкое лицо приблизилось к Еве.

— Не больны ли вы? Вас не знобит?

И протянул руку, чтобы отдернуть со лба платок и пощупать лоб.

Ева рванулась и схватила толстяка за руку.

— Не надо, не надо снимать платок. Я здорова. Толстяк еще больше встревожился.

— Ложитесь, — крикнул толстяк, — как следует! Потом сорвал свой плед с дивана и закрыл им Еву.

— Спите и не бойтесь, никто не войдет. Я закрыл дверь.

— Семен Адольфович! — через минуту позвала Ева.

— Что, голубушка?

— Вы заперли дверь на замок?

— Да.

Затихла. И вдруг снова жалобный голос:

— Семен Адольфович!

Толстяк сонно крякнул и приподнял голову. Ева высунулась из-под пледа и шепчет со страхом:

— А у жандармов есть ключик, чтобы с той стороны из коридора открыть дверь и войти?

— Что вы? Какие жандармы? Здесь не ходят жандармы. Спите спокойно! — Толстяк приподнялся на локте и с удивлением посмотрел на Еву.

Поезд с гуденьем ворвался под темные своды вокзала.

Приехали! Петербург!

Ева протискивается в узком коридоре вагона вслед за Семеном Адольфовичем. Волнуется и дрожит.

С площадки вагона Ева выглядывает на перрон. Под сводами перрона гудит и суетливо движется толпа.

Вдруг Ева вздрогнула. На перроне в толпе мелькнула голубовато-серая шинель. Точь-в-точь как у папы.

А вдруг папа на курьерском прикатил в Петербург? И здесь на перроне расхаживает… Прищуривает мутные глаза, осматривает всех, кто выходит из вагонов.

Семен Адольфович уже на перроне. А Ева все еще на подножке вагона. Если в поезде не схватили, то на вокзале непременно схватят. Ева вцепилась в железный поручень и не может шагнуть. Чей-то чемодан больно ударяет Еву в спину.

— Эй, — кричат сзади, — кто там застрял?

Нажали — и как вытолкнут на перрон.

Человек с медной бляхой грозно посмотрел на Еву и ткнул колючей корзинкой в лицо. Ева отшатнулась.

Ева озирается: где голубовато-серая шинель?

И снова крик, грохот — прямо на Еву катят огромную тачку с багажом.

Ева метнулась в сторону и, расталкивая всех, кинулась за толстяком. Догнала, бледная, задыхающаяся, и пошла за его спиной, чуть не вплотную.

Медленно, долго шли с толпой и вышли наконец на подъезд.

Перед вокзалом широкая площадь с памятником посредине. Туча людей на площади.

Кто пешком идет, кто на извозчике, катит, кто на автомобиле, кто тискается в трамвай. Трамваи битком набиты и с неистовым звоном проносятся мимо памятника.

Еве как будто легче.

Еве кажется, что, если спуститься по серым ступенькам вокзала вниз и нырнуть в толпу, сам папа в такой толпе не сыщет рыжую девочку.

Ева оглядывается на двери вокзала, не мелькнет ли голубовато-серая шинель.

— Семен Адольфович, — шепчет Ева, — как бы мне к бабушке скорей.

— Да вот сейчас! — повернулся к Еве толстяк. И кричит:

— Извозчик!

Подкатили сани. Лошадь длинноногая, серая, а кучер бородатый, грузный, как ватой набитое чучело, подпоясан ремешком. Чучело откинуло полость в санях и сказало:

— Пожалуйста!

Ева вскочила в сани.

— Поезжай скорей! Пятая рота, дом три. Извозчик тронул. Ева кивает толстяку.

— Прощайте!

Ева счастлива, что на вокзале ее не схватили и что совсем уже скоро она будет у бабушки. Но очень жаль, что вот сейчас исчезнет толстяк.

Оглянулась. Толстяк на подъезде машет другому извозчику и суетится около вещей.

«Ах, — всполошилась Ева, — ведь я адрес позабыла у него спросить!»

Еще раз оглянулась и не увидела больше толстяка.

Над самой Евиной головой лошадиная морда оскалила желтые зубы.

Наезжают сзади. Ева в страхе пригнула голову.

Извозчик свернул на самые рельсы. Морда исчезла, а сзади раздался оглушительный звон. Ева оглянулась — трамвай.

— Ай, — воскликнула Ева, — съезжайте скорей, трамвай!