Повесть о Сарыкейнек и Валехе

- Колечко оставь себе. А если хочешь любовь доказать, сейчас же кукарекни и перекувыркнись три раза. Вот здесь. Возле столовой. Кувыркаться умеешь?

- Ненормальная!

Я расхохоталась ему прямо в лицо. А потом смерила его взглядом и сказала:

- Знаешь что? Пока Валех не вернулся и не сунул твою патлатую голову в раствор, смажь-ка ты пятки и дуй отсюда! Да поскорее!

- Работяги несчастные, - процедил он, красный от злости. - Тягловые лошади!

- Что?!

Моя пощечина прозвучала как выстрел. Рука-то у меня приучена к физической работе. Я замахнулась еще, но он, схватившись за щеку, отбежал в сторону, юркнул в машину и рванул ее с места. Только и остался после него столб пыли на дороге.

Мерзавец! Меня всю трясло от злости. Лезть к девушке, у которой к тому же есть парень, с гнусными предложениями. И откуда только берутся такие люди?

.. .Валеху я, конечно, ничего не сказала. Он бы этого так не оставил. А зачем затевать драку? Я этому типу отвесила оплеуху, и довольно с него. И теперь, целуя Валеха, я думала про себя: пусть лопнет от зависти длинноволосый оттого, что мы счастливы, любим друг друга. Не так, как он говорил. По-настоящему.

- Долго еще вам работать в совхозе? - спрашивала я Валеха.

- Нет, родная. А что?

- Ничего. Просто скучаю по тебе... Весь день не вижу.

- Но я ведь приезжаю часто. Быть может, случилось что? - Валех озабоченно посмотрел мне в глаза.

- Сынок директора... помнишь, на свадьбе? .. - Я не могла врать, особенно когда Валех вот так изучающе смотрит мне в глаза. - Не хочу, чтобы ты виделся с ним. Предчувствие у меня нехорошее...

- Да пропади он пропадом! - воскликнул Валех.- Мне-то что до него, глупышка? Я помогаю совхозу. Не ему лично.

"И ведь правда - не ему", - подумала я, вернувшись к себе в общежитие. Я разделась, укрылась одеялом, закрыла глаза. Но еще долго не могла заснуть. Тревожно было на душе. Нехорошо...

Валех

Вчера Сарыкейнек показалась мне странной. Взвинченной, нервной, молчит, думает о чем-то своем... Да ладно! Через денек-другой заканчиваются наши дела в совхозе. Мы сделали все, что от нас требовалось. Директор сказал, что приказом по совхозу объявит нам благодарность. И зарплату мы получим завтра. Завтра же съезжу в райцентр, надо побаловать Сарыкейнек какой-нибудь красивой вещицей к лету. Нарядов у нее - раз-два и обчелся... Эх, да ладно! Вот получим квартиру, обставим, тогда и о нарядах подумаем! Не в тряпках счастье. Было б здоровье, благополучие и мир на земле, вот это голубое небо, эта веселая речка, эти горы...

Размышляя так, мурлыча себе под нос, я мыл машину у реки. Машина у меня обычно вымыта, блестит. Вот только сейчас - из-за непредвиденной работы и каждодневных многокилометровых рейсов в совхоз и обратно - я малость ее запустил. Думаю я о своем, мурлычу песенку, мою машину. ..

В это время, вижу, из придорожных зарослей показался ослик, нагруженный свежескошенной травой, за ним вышел мужчина с серпом в руках. Немолодой, в залатанном пиджаке, на ногах длинноносые деревенские калоши. Мужчина кричит ослу: "Токкуш! Токкуш!", погоняет его изо всех сил, а длинноухий заупрямился. По бездорожью бежал трусцой, а как до асфальтированной дороги дошел - стоп, ни с места!

- Токкуш, ай такой-сякой! Токкуш! - кричит мужчина, лупит осла хворостиной, а осел будто к земле прирос. Ни с места.

А тут, вижу, из-за поворота на огромной скорости выскочил "жигуленок" и, глазом я не успел моргнуть, со всего лёта стукнул осла так, что тот кубарем покатился по дороге. Ничего себе - "подтолкнул"! Я уж думал, осел откинул копыта. Так нет. Длинноухий вскочил на ноги и бодро затрусил по дороге как ни в чем не бывало. Будто именно этого он и ждал', чтобы продолжить свой путь. Мужчина кинулся следом, но его остановил грубый окрик:

- Эй ты, ишак!

Вижу, из помятых "Жигулей" вылезает Ровшан - директорский сынок.

- Ишак из ишаков, и отец твой ишак, и весь род твой ишачий! - заорал во все горло сын Меджидова. - Чего это ты выгнал своего длинноухого ублюдка на дорогу? Чего, а?!

Мужчина, испуганно таращась на Ровшана, ткнул серпом в сторону осла.

- Ай ты, неразумное животное. Опозорил ты меня! Вот уважаемый человек из-за тебя пострадал, - бормотал он, отступая. Униженно кланяясь, стал извиняться: - Уж ты не сердись на меня, сынок. Я тут траву косил. Домой собрался. А он, вишь, стал на дороге и стоит... Не сердись, я тебя прошу. Осел есть осел. Что делать, заупрямился...

- Сам ты осел, олух деревенский! - крикнул директорский сынок и, подскочив к нему, влепил ему пощечину. . .

Тот выронил серп на землю, согнулся, закрыл лицо руками, готовый безропотно принять побои. И были в этом жесте та покорность судьбе, та рабская униженность бесправного голодного крестьянина, что вбивались в мужицкое сознание веками и, глядишь, поныне дают о себе знать. Правда, очень редко. Лично я впервые видел, чтобы взрослый мужчина согнулся перед мальчишкой, который годился ему в сыновья, и терпеливо сносил побои.

От вида этой рабской покорности меня словно ножом полоснули по сердцу.