Повесть о семье Дырочкиных

Санечкино хобби мне тоже известно. Он стихи пишет. Правда, последние мне не попадались, стал скрывать. А вот раньше я их находила — бросал по всей комнате (см. приложение к этой книге).

Для себя хобби я долго придумать не могла. Как-то решила собирать кости, но Ольга Алексеевна сразу же выволокла их из-под кровати и вышвырнула в ведро.

Тогда я размыслила иначе. Раз в нашем доме большинство пишет, то отчего же и мне не примкнуть к большинству. Конечно, я бы могла стишок написать, такое со мной уже случалось, но это дело не оригинальное, скажут: слизала с Санечки.

И тут мне в голову ударила гениальная мысль: летопись! Я даже залаяла от восторга и стала свой хвост ловить. Именно, летопись! История! Записки о семье Дырочкиных!

Никто, клянусь, никто кроме меня, такое выдюжить не способен.

Глава первая. Имя

Итак, пора представиться. Мое имя — Жмотика.

Странно?

Пожалуй.

Какое-то время я и сама так считала, но теперь мне это необычное слово нравится.

Имя мое имеет свою короткую историю, попробую рассказать.

Дело в том, что каждое новое поколение щенков моих родителей называли на какую-то новую букву. Самых старших на «А». Это были здравствующие теперь Агрегат, Атос, Атеросклероз и другие красавцы. Потом пошли на «Б»: Буцефал, Бабетта… На «В»: Верона, Валокордина, Ватрушка… Были и на «Г», и на «Д» и на «Е».

Я родилась на трудную и редкую букву — «Ж».

Говорят, когда меня принесли домой, то несколько дней все ходили чрезвычайно озабоченными. И не только родные, но и все друзья Бориса Борисыча и Ольги Алексеевны.

— Жоржета! — говорила они друг другу и смотрели в глаза, ожидая участия и поддержки.

— Нет, — возражали другие. — Это слишком торжественно и тяжело.

— Женевьева, Женева, Жерминаль, — подряд выкрикивали другие. Но Ольга Алексеевна сомневалась.

Потом приходили Саничкины друзья. Оказывается, и они решили сделать ряд предложений.

— Ее можно назвать Ждунька, — говорил кто-то их них. — А коротко — Дунька.

— Нет, — отчего-то не соглашалась Ольга Алексеевна.

— Тогда, Жручка? А коротко — Ручка.

— Нет, — упорствовала Ольга Алексеевна.

— Может, Жулька? А коротко — Жулик?

— Что вы, — вздыхала Ольга Алексеевна.

— Нужно, чтобы решила сама собака, — однажды заявили гости.

— Как же?

— А так.

И они написали все имена на бумажках, бумажки скатали в трубки, трубки кинули в шапку, там перемешали и высыпали на пол.

Потом Санечка достал меня из-под батареи и шепнул:

— Ищи, псинка!

И я стала искать. Говорят, я долго обнюхивала бумаги, но они не пахли. Это меня разозлило. И схватила зубами сразу три штуки.

— Жмота! — первый закричал Саня. — Жмота!

— Я возражаю, — сказал Борис Борисыч. — Разве это достойное имя для такой собаки.

— Но это имя мы можем облагородить, — вмешался Валерий Карамзин, друг Бориса Борисыча. — Собака может стать Жмотикой, а коротко ее зовите Тика.

И он тут же зацокал языком и затикал.

— Нет, — сказал Саня. — Тика нам не подходит. Это птичье имя. Я предлагаю звать ее Мотей.

— Только не Мотей! — закричал еще один друг Бориса Борисыча Эммануил Митрофанович Зетов и весь залился краской. — Заклинаю вас!

— Но почему же?

— Мотя, — сказал он, глядя себе под ноги. — Мотя — это мое имя, а Эммануил — псевдоним.

— Мы подумаем, — сдержанно сказал Борис Борисыч, но я поняла, что все решено.

…Итак, в середине марта того еще года имя Жмотика было занесено в мой паспорт.

Мои родители Алташ и Винцетта, — многократные медалисты, чемпионы страны по красоте среди собак нашей породы. Мой дедушка будто бы чемпион мира, но я этого не проверяла. Поговаривают, что весной и меня представят к награде. Впрочем, время покажет.

Первые месяцы я считала, что Мотя имя редкое, исключительное, но теперь я поняла, как ошибалась. Стоит погромче крикнуть «Мотя!», как почти все оборачиваются.

Я уже знаю:

— Марка Ивановича (он же Мотя).

— Матрену Васильевну (она же Мотя).

— Матвея Григорьевич (он же Мотя).

— Эммануила Митрофановича (см. выше).

— Андрея Вениаминовича (он же Мотя, но в домашней обстановке).

Так что когда Ольга Алексеевна начинала звать «Мотя! Мотя!» все сразу поднимали головы. Теперь я этому не удивляюсь. Привыкла.

Глава вторая. Борис Борисович

Борис Борисыч — писатель. Большой писатель. Он на целую голову больше Санечки и на полголовы — Ольги Алексеевны. Он такой большой писатель, что я даже не пытаюсь грызть его туфли. Во-первых, туфли Бориса Борисыча большие и тяжелые, и я уже знаю, что легче сгрызть два туфля Санечки. Во-вторых, Борис Борисыч — нервный. Почему он такой нервный сказать трудно, но сам Борис Борисыч убежден, что нервные — все писатели, такая у них нервная работа.

— Вот у врача, — говорит Борис Борисыч про Ольгу Алексеевну — работа спокойная. Сам здоров, а другие болеют. И у шофера такси, — говорит он про соседа, — работа спокойная. Кати куда скажут, волноваться пассажир должен. И у продавца (это про другую соседку, в квартире напротив), — продавай себе и продавай. А вот у нас…