Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую

— А вот забудешь рот перекрестить, когда зеваешь, озев и прикинется.

— Ладно, мать, ежели захвораю, никаких врачей — льчецов звать не буду. За тобой пошлю. Слушай, а ты сны умеешь разгадывать?

— А что тебе приснилось?

Сыроеда слушала внимательно. Все выспросила про сон, как, наверное, выспрашивала болящего про хвори — и какой масти снились кони, ржали ли или молчком один другого теснили, или, может, по-человечьи разговаривали. И кто на конях сидел, и в какую сторону глядел. Объявила:

— Это не к печали. Ждут тебя, свет Добрынюшка, важные дела. Слава твоя еще не дошла до конца своего пути. Еще встретишься с ней. Садись на коня. Давай провожу тебя к опушке, чтобы не заплутал ненароком.

Хотел Добрыня одарить Сыроеду, но нечем было. Только и сказал: «Спасибо!» и поехал домой.

Слуга доложил: в отсутствие боярина принесли письма. Две бересты были из Киева. Их передал гребец, плававший туда-обратно на купеческой ладье и часто доставлявший Добрыне почту из стольного. Добрыня первым делом прочитал киевские бересты. Но ни одна из них не была от Ядрейки. Писали управитель имения, расположенного неподалеку от Киева, и дворецкий, под присмотром которого находился городской дом. Вспомнив старушонку, посулившую ещё одну встречу со славой, подосадовал — пустое это. Какая там слава! Миновало то время, когда к Добрыне скакали гонцы с важными вестями от князя, воевод и прочих государственных мужей и сам он отправлял приказы во все стороны Русской земли. Теперь все больше писали управляющие, старосты и прочие люди, ведавшие боярским хозяйством. И в этот раз управитель сообщал о том, что в селе занялся было пожар. Боярский дом, к счастью, удалось отстоять. Цел и терем и прочие службы. А вот смердьи избы погорели. Не пощадил огонь и церковь. Погорельцы просят ссуды, и он спрашивал, можно ли дать смердам зерна до будущего урожая, и если да, то на каких условиях. Дворецкий писал о том, что терем требует ремонта. Подгнили венцы, да и крыша стала протекать. Другие бересты тоже были из боярских вотчин, переданные с оказией. Была ещё одна береста. Из Ростова. В Ростовской земле у Добрыни не было ни имений, ни домов. Да и это ростовское письмо не походило на те, которые Добрыня получал от своих людей. Ни управляющие, ни старосты, ни дворецкие не запечатывали своих посланий печатью, как было запечатано это. Прежде чем взломать печать, Добрыня оглядел ее. Печать была не княжеская. У княжеского дома был свой знак, да и князь вряд ли посылал бы письмо с оказией. Впрочем, вспомнил Добрыня — он не спросил, кто принес это письмо. Может быть, и гонец. Буквы на таинственной печати были плохо видны, и Добрыня нетерпеливо взломал её. Письмо было от Алёши Поповича.

Да, Алёша теперь стал большим боярином. Он и так был на виду у ростовского князя, а после похода на Киев к Поповичу благоволил и всесильный суздальский князь. Государственный муж Алёша Попович имел право на собственную печать. Только о чём он мог писать своему бывшему другу и побратиму?

Прочитав письмо Алёши, Добрыня кликнул челядинца и приказал никого не пускать к нему — даже управляющего, который, как обычно, должен был вскоре явиться с докладом.

Уже закончили вечернюю перекличку петухи, уже вернулось с лугов стадо, и долгий северный день пошёл на убыль, а Добрыня по-прежнему сидел запершись в своей рабочей горнице. Жена, обеспокоясь его отсутствием, пришла было звать мужа к ужину. Но челядинец передал ей наказ хозяина, и она не посмела его нарушить.

А Добрыня по-прежнему сидел в кресле, углубясь в раздумья. Изредка он брал лежавшее перед ним письмо и начинал его читать снова, словно хотел убедиться, что вычитал в нём и в самом деле то, что было там написано.

* * *

Илья ни разу не был в Киеве с той самой поры, когда защитники стольного должны были оставить, его на позор и разорение. И потом, когда суздальцы покинули разграбленный город, ещё долгое время вести, доходившие из Киева, были одна другой горестней. Те, кто побывали в стольном, рассказывали: народ разбежался кто куда. Оставшиеся живут в землянках, будто звери в норах. На улицах воют бездомные голодные псы. Зарастают травой дороги. А к тому же по Киеву бродят слухи один другого страшней. То выловили в Днепре дитятю-урода, что, говорят, предвещает многострадальному городу новую беду. То появился, неведомо откуда никому не известный старик гадатель. Собрал вокруг себя народ и возвестил на всю площадь, что скорая погибель грозит не одному только Киеву. Скоро наступит конец света. Там, где сейчас суша, станет море, а там, где плещут воды, поднимется земля. И огонь истребит погрязших в грехе людей. И до того напуган народ прошлыми и будущими бедами, что уже и жизни не рад. Грозятся киевляне, что сами подожгут ещё уцелевшие в городе дома, уйдут куда глаза глядят — хоть в степь к половчанам, хоть за море к грекам.