Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую

— Той же дорогой, что и туда попал, — усмехнулся Викула. — По правде говоря, я уже и не чаял, что когда-нибудь увижу Русскую землю, — продолжал он свой рассказ уже серьёзно. — Город этот Бакы — ничего. Невелик, но людный. Дома не из дерева, как у нас, а из глины или из камня. Ну, у бедного люда, конечно, кое-как слепленные избенки, даже окошек нету. А у бояр тамошних или купцов — каменные терема. Из камня и бани, и караван-сараи — так у них дворы для торговых гостей называются, и храмы — по-ихнему мечети. Там молятся пророку Магомету. А есть ещё в Баку и другие храмы — тех, кто поклоняется огню. Меня мой хозяин один раз послал туда по делу. Пошел я, ещё издали увидел высоченный язык пламени. Так и трепещет на ветру. Сначала подумал — не пожар ли. Оказалось, это священный огонь над храмом огнепоклонников. Выходит он, говорят, из-под земли и так и горит извечно над каменной кровлей. За ним приглядывают служки вроде наших монахов, только не в чёрных одежках, а в белых. Много диковинного повидал я в чужом краю. И ханский дворец за крепостью, и башню. Тоже каменная. Высоченная. Рассказывают, строили её по велению ханской дочки. Хотела девица скрыться в ней от преследовавшего её отца. Но, видно, и башня не спасла её, потому что бросилась девица с самой высоты в море. Ну, а я там жил рабом у кузнечного мастера. И язык уже чужой выучил, и свой, казалось, забывать стал. Хозяин не обижал меня, но всё равно иной раз такая тоска нападала, что хотелось подняться на Девичью башню и, как ханская дочка, кинуться с неё в море. И тут вдруг, на моё счастье, купец, родственник моего хозяина, уходил с караваном в половецкие степи. Ему нужны были погонщики верблюдов и носильщики. Вот и упросил я хозяина, чтобы он продал меня этому купцу. Я и сам не знаю, на что надеялся. Думал одно: хоть поближе буду к родине. А когда пришли мы в половецкие вежи, туда как раз приехал один боярин, посланный князем выкупить полоненных в каком-то бою дружинников. Вот и кинулся я в ноги этому боярину. Он и выкупил меня.

Илья распрощался с Викулой. Думал повидать Сокольника. Оказалось, Сокольника нету в Киеве — уехал куда-то по поручению князя. Так и не удалось Илье увидеть сына, не только в этот раз, но и никогда больше в жизни. Но Илья тогда об этом не знал. Дожидаться возвращения Сокольника он не стал. И оружие, и кони — все было получено. И, оставив медленно ползущий обоз, Илья, о двух конях, поскакал вперед. В пути пересаживался с одного коня на другого. Ночевал, где заставала темнота, иной раз в селе, иной прямо в лесу, благо осень была теплая. А когда уже до заставы оставался один перегон, и вовсе решил не останавливаться на ночлег. Только досыта накормил в придорожном селе коней да потом уже в сумерки, выехав на опушку, ненадолго отпустил их пощипать травы.

Когда Илья подъехал к заставе, было уже за полночь. Со сторожевой башни его окликнул часовой. Узнав Муравленина, крикнул, чтобы отворили ворота. На заставе все было в порядке, и, отдав подбежавшим ратникам коней, Илья отправился домой.

Городок крепко спал, но, подойдя к своей избе, Илья увидел в окошке слабый свет. На столе горела свеча, а возле нее, опустив голову на руки, сидя, дремал Михалка. Сон его был чуток. Едва Илья приотворил дверь, Михалка поднял голову, вскочил, закричал:

— Я знал, что ты сегодня приедешь!

— Ну, как ты жил тут без меня? — спросил Илья.

— Хорошо жил! — отвечал Михалка. — Только соскучился!

— И я по тебе соскучился, сынок, — сказал Илья, снял и повесил на стену дорожный плащ, потрепал Михалку по вихрам. — Даже ночевать не стал, так и думал, в полночь доскачу. А ты-то чего не спишь?

— Тебя дожидался. Знал, что приедешь! — опять повторил Михалка, радостно блестя уже не сонными глазами. — Похлёбку сварил, хлеба припас. Будешь есть? — Но, не успев ещё поставить на стол снедь, вспомнил: — Да, тут тебе письмо. С печатью! Гонец привёз! Уж не от князя ли?

Илья взял в руки бересту.

— Нет, это не княжеское, — сказал он, срывая печать.

Михалка уже и похлебку в миску налил, и хлеба нарезал, но его приемный отец даже не заметил этого. Так и сидел с берестой в руках.

— Что? Худые вести? — несмело спросил Михалка, понизив голос. Илья будто очнулся:

— Нет, нет, ничего худого в этой бересте не написано. Это весть от одного моего друга. Не тревожься, сынок, ложись спать.

Чтобы не обидеть Михалку, Илья похлебал варева и тоже лёг, погасив свечу. Но, как ни устал сегодня Муравленин, проскакав без отдыха два перегона, сон не брал его. Лежал и думал о письме. Он не солгал, когда сказал своему приёмному сыну, что письмо от друга. Береста была от Алёши Поповича.

* * *