Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую

…По утрам над просторной луговиной стелится туман, густой, как вершки в кринке с молоком. И потом, когда уже взойдет солнце, он еще долго будет клубиться, сбиваясь белыми, комьями, будет ползти по-змеиному, цепляясь за каждую кочку, будет долго таять в солнечных лучах, все ниже и ниже припадая к земле. И даже тогда, когда уже совсем исчезнут остатки его косматой гривы, луговина будет долго дышать влагой и ярко зеленеть в обильной росе. За луговиной — осиновая поросль, частая и цепкая — не продерешься. Здесь шумно даже в тихую погоду. Осина-болтушка, болтушка и пустомеля, И вдруг за осинником на косогоре — золотоногий сосновый бор. Идти скользко и мягко. Упружит многорядный настил опавших игл. Горушки муравейников полны жизни. Работы тут невпроворот. Она продолжается даже в полуденный зной, когда, разомлев, все затихает в дреме и сосняк, как коврижка, оставленная на горячем противне, истекает липкой медовой смолой. Зато в дубраве прохладно даже в жару. Тень дубов-великанов широка и надежна, как и они сами.

Брынские леса были и впрямь дремучи.

Еловые. Шатровые. Лапчатые.

Осинные. Трясинные.

Сверху позолота.

Под низом болота.

Тропы нехоженые.

Ветви неломаные.

Звери небуженые.

Глухомань.

Чащоба.

Гляди в оба!

Здесь, в Брынских лесах, и начнется СЕДЬМАЯ ГЛАВА нашей книги «ИЛЬЯ И СОЛОВЕЙ-РАЗБОЙНИК».

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ИЛЬЯ И СОЛОВЕЙ-РАЗБОЙНИК

Вода уже сошла, но путь ещё не установился. Телеги вязли в грязи, и порой их приходилось волочить на руках. Годин ворчал, ругал сам себя. Зачем потащился за Муравлениным, как нитка за иглой? Куда как лучше провожать купеческие караваны, особенно речные. Конечно, стрела — дура. Убить могут запросто. Зато если повезёт, разбогатеешь. И потом в удачном походе можно взять в полон поганых, потом продать купцу или боярину.

— Разживусь кунами, тебя, плотник, позову дом рубить, — говорил Годин Ждану. — Чтобы всё как надо: и сени, и тёплая изба, и голубятня…

Вздыхал:

— Ехал сюда, думал разжиться мехами.

Зверя и впрямь было полно в этих местах.

Данилку бы сюда Ловчанина, вспоминали ребята. Но Данилка был далеко. Прихватив свою прекрасную Василису, уехал вместе с княжеской дружиной в Киев. Что ж, рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Если везёт, так неужели же от своего счастья отказываться? Это только Муравленин вместо того, чтобы сидеть тысяцким в веселом городе Чернигове да чинить суд и расправу, а по ночам обнимать белую боярыню, ехал теперь на свойском коне, утопавшем по брюхо в грязи. «Ну ладно, — обиженно размышлял Годин. — Некогда охотиться, можно добыть меха и без охоты. Говорят, у здешних смердов полно мехов: и соболя, и куницы, и белки. И полюдье здесь собирают мехами, и судьи виру берут мехами. Иной наедет в село, виноваты не виноваты — плати. И платят. Отвяжись только, уезжай. Почему бы и им не поживиться? У здешних лесовиков не убудет. Долго ли им набить зверя в этом дремучем лесу». Но всё это Годин бормотал про себя. Опасался Муравленина. Хоть и прост Илюша, а посмотрит синими своими очами прямо в душу — и меха не захочешь. Еще наперед сказал: «Смердов не умучивать. Мы не тати, не разбойники — вои русские. Наше дело оберегать родную землю, охранять малых и слабых».

«И тут, видно, не будет счастья, — тоскливо думал Годин, — не разживёшься ни соболями, ни куницами, ни даже худой белкой, а подохнешь в этой топи, в сырости и голоде».

Илья сидел на свойском коне, устремя синие глаза вдаль, а глядел в собственную душу. Давно это было, быльём поросло, а не забывно.

* * *

«Как звать тебя?»

«Зови Ладушкой».

Ни по христианскому закону, как положено у добрых людей, в церковь не повёл. Ни по древнему обычаю не сговаривался сойтись у воды, когда падет ночная роса и выходят на берег русалки, и глядит туманно из глубин сама Мокошь. Умыкнул бы, на скаку подхватив на коня, на руках бы унёс — да некуда. Только прижимает крепче к себе, шепчет горячими губами «Ладушка». Лелем клянется любить….

…Ладушка — ведь это и есть любимая.

Много ли надо Лелю — беспечальному богу любви, — чтобы сделать счастливыми двоих? У других богов просят удачи в делах, благополучия в дому, хлеба и скота, дождя и солнца, победы над врагом, силы оружию — где его набрать на всех? А у кудрявого беззаботного Леля — всего только угол подушки — один на двоих. В дому ли, в шатре или просто под звездами — только вместе. Поют в честь Леля весёлые песни, водят хороводы. Так почему же не может Лель сделать счастливыми всех, кто умеет любить?

«Тихо! Кто-то идёт». Прижались крепче. Только два сердца тикают одно в одно. Мимо.

«Я пойду».

«Погоди, Ладушка».

«Хватятся. Я приду ещё».

Приходила.

Обнимала.

Месяц просила: «Заройся в тучи».

Месяц рос и рос, наливался полно.

Жёлтое око луны глядело надзорно.

Загадывала на звёзды: «Эта моя, а вон та — твоя. Рядом, вместе».

Звёзды падали, рассыпаясь. Взять бы лукошко — хоть осколочки собрать.

Ночь была коротка.