Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую

Темнело рано, и в последние дни работы велись по вечерам при свете факелов. Тысяцкому хотелось, чтобы непременно все было закончено в это лето. Сам терем был уже готов. Оставалось убрать землю, свезти оставшийся камень да вымостить брусчатку от въезда в усадьбу до красного крыльца, к которому теперь съезжались гости со всего Киева.

Терем был далече. Тысяцкий не захотел возводить новые хоромы на Горе, где на просторном подворье стояла его старая домина, которую он теперь отдавал в приданое дочери Забаве. С незапамятных времен и, пожалуй, до последнего времени Гора считалась самым лучшим районом Киева. Здесь в зелени дубрав за высокими оградами стояли терема-особняки старшей дружины. И тот, у кого не было своего дома на Горе, не мог причислять себя к лучшим людям Киева. Получивший ли пожалование боярин, разбогатевший ли купец — все первым делом строились на Горе, втридорога переплачивали за землю.

Но теперь вошла новая мода. Гору поругивали. Жена Мышатычки, молодая боярынька, капризно кривя алые губы, говаривала, что ждет не дождется, когда, наконец, закончат строить новый терем. На Горе совсем стало невозможно жить. По мостовой до ночи тарахтят колеса. На улицах и на площади теснотища — прет кто хочет: и нахальный купчина, и пропахший овчиной смерд.

Мышатычка мог позволить себе построить не только терем в два этажа — новый Киев возвести. Конечно, в чужом кармане считать не годится, но поговаривали, что у Путятина в глубоких каменных погребах скотницы с золотом и серебром полней, чем у самого Великого князя. Ещё в свою бытность тиуном, собирая дань, Мышатычка умел сделать так, что сопровождавшие его ученые писцы были не шибко грамотны и часто выводили в учетных книгах не ту цифирь, что надо. Только ошибались-то все в одну сторону. Так что разница оставалась воеводе. Так же, как и дань, прибирал потихоньку воевода далёкие суздальские земли, примучивая смердов и посадских людишек. Не брезговал и ростовщичеством.

Недавно в проповеди митрополит на всю Софию говорил о несытых мздоимцах, от которых страдают многие человеци. Хоть и не называл митрополит имён тех самых несытых, но весь Киев знал, о ком идет речь. Ропот, как волна, пробежал по пастве. Ближние бояре шептались, завистливо глядя на широкую спину тысяцкого. Громко гудела церковь, переполненная посадскими ремесленниками и окрестными смердами, добрая половина которых была в неоплатной кабале у тысяцкого. И когда митрополит произнес своим по-старчески звучным голосом: «Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому войти в царство небесное, — и добавил сурово: — Помните: за каждую сиротскую слезинку придется держать ответ перед господом», — слова его, казалось, взлетели под самые своды, туда, где, простерев перед собой руки, стояла во весь рост матерь божья Оранта — нерушимая стена. И она, будто негодуя, косила вниз, на тысяцкого, и вздымала спои распростертые руки к всемогущему своему сыну, чтобы обратил он свой взор с небес вниз, на тех, кого покинул на грешной земле. Но, видно, не дошла до сына материнская ее печаль. Толпа пошумела и растеклась по Подолу в свои землянки и хижины, швейные, сапожные и гончарные мастерские. Тысяцкий благополучно отстроил новый терем, который святили на Успенье богородицы — в тот самый день, когда, наконец, ее измученная материнская душа, покинув этот неправедный и трудный мир, отошла в лучший.

На мощеной брусчатой площади у нового дома тысяцкого теснились крытые возки. Слуги, соскочив с козел, отворяли дверцы, высаживали бояр в шубах и опашнях, боярынь в длиннополых платьях из переливчатых заморских тканей. Боярыни спешно подхватывали хвосты платьев, осторожно, обходя лужи, ступали сапожками на высоких каблучках. Площадь у парадного крыльца хоть и была мощена брусчаткой, но колеса возков натащили грязь почти со всего Киева.

Гости, робея, ступали по затейливым узорам вощеных полов из мореного дуба. Если и снаружи терем был на диво хорош, но тут, внутри… Стены расписаны, как в церкви. В парадной зале картины из жизни святых угодников — христовых воинов и чудотворцев. Вот ученики Христовы евангелисты с книгами в руках — эти книги они написали о жизни божьего сына Иисуса Христоса на земле. Вот старец с кудрявой бородкой и добрыми глазами — святой Николай, покровитель мореходов, спасающий их от неминучей смерти в море во время бури. А вот братья-близнецы — святые коневоды Флор и Лавр на своих конях, один на черном, другой на белом. А. это русские святые Борис и Глеб, безвинно убитые своим братом Святополком, за что тот и прозывается с тех пор Окаянным. В других горницах написаны по стенам развеселые скоморохи и ряженые в ярких одеждах — красных, жёлтых, синих… В третьих, словно в райском саду, цветы и птицы…