Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую

Только наутро неувязка вышла. Жених есть — вот он, стоит улыбается, сверкает белыми крепкими зубами, когда его друзья-товарищи по плечам хлопают. Невеста есть — хоть и босая, простоволосая, в драном платьишке, а, видать, красавица. Даже поп есть. Правда, ряса обгорела, висит лоскутьями. Слава богу, сам выскочил да икону вынести успел. Так до сих пор в руках и держит. С йоги на ногу переминается, голову опустил, задумался. Думай не думай — что тут придумаешь? Жених есть, невеста есть, поп имеется, а вот церкви — нету. Где венчать? А жениховы дружки, набравшись меду. и вина, шумят: «Венчай, да и только!» Один чернявый, поросший волосами, за рясу хватает. А чего хватать? Вокруг угольков жаровых вести жениха с невестой, как вокруг аналоя, что ли? И жених туда же. Ему все одно, хоть вокруг пня лесного обведи, да поскорее! Крепко, видать, забрала зазнобушка. А невеста, по девичьему своему обыкновению, — в слезы, Одна за другой катятся слезинки крупным жемчугом по белому личику.

Выручил всех мастер, плотник новгородский Ждан. Молчал, молчал и вдруг вышел наперёд, почесал в затылке: «Вот что, люди добрые!»… Хорошо придумал. Улыбается жених, невеста слезы утерла. Народ славу мастеру кричит. Только долго кричать некогда — надо за дело браться. Потому что решено всем миром спешно строить церковь. В сей час и начать. В вечеру кончить. Вот что мастер придумал. Поплевал на ладони и за топорище. Идет веселая работа. Вся улица помогает. Стучат топоры, рубят лес в низине под горой, тянут его вверх. Распускают на доски. Роют яму для фундамента, чтоб стояла крепко сработанная миром церковь. Вскоре поднимет она крытую осиновой чешуей маковку. Пусть венчаются в ней молодые на долгую счастливую жизнь, которую заново начнут в освобожденном городе, пусть ставят вокруг свои дома, пусть крестят тут своих новорожденных детей — новых жителей нового города. И церковь будет стоять как памятник дружбы, и будут называть её Уличанской, потому что строили ее дружно всей улицей.

Но это потом, а пока молодецки машет топором мастер. Утирает рукавом со лба пот. Потому что строить — это не лясы точить. На глазах поднимается церковь. Все как надо: купол, оконца… алтарь… И уже перед тем, как вести в церковь невесту, дробненько постукивая острым краешком топора, выточит мастер над крылечком под самой кровлей узорчатые балясины — звезды и серпы, птичьи головы и звериные морды.

На весь город, шумит веселая свадьба. Всё как у людей добрых. Дружка, повязанный через плечо расшитым полотенцем, точит, как привык точить лясы, скорые слова: «У нас купец, добрый молодец. У вас товар. У нас жених, у вас невеста, так нельзя ли их свести в одно место?» И подружки голосисты. Поют про белую лебедушку Василису прекрасную, про сокола, что уносит лебедушку в дальнюю даль на чужую сторону. Сбегали девушки за курган подальше, нарвали цветов, сплели венки себе и невесте. Пусть покрасуется в последний раз в полевом венке. Скоро расплетут ей длинную девичью косу, повяжут по-бабьи волосы. А пока, окружив невесту, поют подружки величальную. «А кто у нас хорош, а кто у нас пригож? Василиса — краса. Василиса хороша». И впрямь хороша Данилкина невеста, белая лебедушка. Глядя на нее, на несказанную красоту, даже взгрустнули храбры потихоньку. Подружки тоже загрустили, затянули прощанье с вольной волюшкой девичьей. Мать голосит, толкает дочь-невесту: «Плачь шибче». Подсказывает горькие слова про чуженина жениха. А невеста будто и не слышит. Уставилась на суженого во все глаза, тянется к чаще, из которой им сообща положено отпить от одного края, чтобы всю жизнь потом было у них все единое, как и эта чаша.

Из церкви молодых привели за свадебный стол, что стоит на вольной воле, на зелёной траве, на кургане князя Чёрного. Может, и негоже было ставить свадебные столы на могильном кургане, тревожить веселыми песнями усопших. К тому ж Чёрный хоть и князь, основатель города, а — язычник. Но разве сыщешь вокруг место краше? Отсюда, с зелёного кургана открывается вся дальняя даль: синяя вода с золотыми откосами, нивы и пади, кудрявые дубравы.

Молодые в ноги кланяются посаженому отцу — Илье Муравленину, в пояс кланяются жениховым друзьям-храбрам, что, не щадя жизни своей, пришли на помощь городу, оборонили его от поганых, соседям, с заботой и хотеньем построившим в день церковь.