Повесть о Сонечке

Чтобы немножко развлечь ее, отвлечь ее от Юры, рассказываю, насказываю ей, как вчера ходили с Алей пешком на Воробьевы горы, как я, посреди железнодорожного моста, завидев сквозь железные перекладины - воду, от страха - села, как Аля заговаривала моему страху зубы тут же изобретенной историей: как мост тут же раздался, и мы с ней тут же упали в воду, но не потонули, потому что нас в последнюю минуту поддержали ангелы, а поддержали - потому что в последнюю минуту узнали, что ?эта дама с солдатской сумкой через плечо? - поэт, а эта девочка с офицерскими пуговицами - ее дочь, и как ангелы на руках отнесли нас на ярмарку, и потом с нами катались на карусели, ?Вы, Марина, со своим ангелом на льве, а я со своим на баране...? и как потом эти ангелы отнесли нас в Борисоглебский переулок, и остались с нами жить, и топили нам плиту, и воровали нам дрова... ?потому что эти ангелы были не ангелы, а... вы сами, Марина, знаете, какие это были ангелы...?

И как мы, с Алиной и ангельской помощью, действительно перешли мост и действительно катались на карусели: я - на льве, она - на баране... и как я ей тут же, за хороший перевод через мост, покупаю на лотке какую-то малиновую желатиновую трясучку, и как она ее истово, наподобие просфоры, ест, и как потом нас перевозят через реку не ангелы, а двое мужиков в красных рубахах, в одном из которых она узнает своего обожаемого Вожатого из ?Капитанской Дочки? - и так далее - и так далее... - до Сонечкиного просветления - потом смеяния - потом сияния...

- Марина, я тогда играла в провинции. А летом в провинции - всегда ярмарки. А я до страсти люблю всякое веселье. Бедное. С розовыми петухами и деревянными кузнецами. И сама ходила в платочке. Розовом. Как надела - ну, просто чувство, что в нем родилась. Но у меня во всем это чувство, от всего: и в косынке и в огромной белой шляпе моих сестер... я иногда думаю: хоть корону надень! - но нет, провалится: ведь у меня ужасно маленькая голова: смехотворная - нет, нет, не говорите! Это - волосы, а попробуйте меня обрить! Говорю Вам: ничего не останется!.. - Марина, вы бы меня любили бритую? Впрочем, вы уже меня любите - бритую, потому что перед вами всякий - бритый, перед вами даже Юрочка - бритый, нет, полубритый: арестант! - Марина, я страшно-много говорю? Неприлично-много, и сразу обо всем, и обо всем всJ сразу? Вы знаете, нет минуты, когда бы мне не хотелось говорить, даже когда плачу: плачу - навзрыд, а сама говорю! Я и во сне все время говорю: спорю, рассказываю, доказываю, а в общем - как ручей по камням - бессмыслица, Марина! Меня же никто не слушает. Только вы. Ах, Марина! Первый человек, которого я любила - он был гораздо старше меня, больше чем вдвое, и у него уже были взрослые дети - за это и любила - и он был очень снисходительный, никогда не сердился, даже он мне, часто, шутя, с упреком: - Ах, Соня! Неужели вы не понимаете, что есть минуты, - когда не нужно говорить?

А я - продолжала - не переставала - не переставая говорила - мне всJ время всJ приходит в голову, всJ сразу - и такое разное. Я иногда жалею, что у меня только один голос зараз... Ой, Марина, вот я и договорилась до чревовещателя!

(Да, она ?страшно много? говорила. О ней царицыно любимое слово в тобольских письмах: ?Дети болтают, как водопады...?)

...Так - про ту ярмарку. Раз иду в своем платочке и из-под платочка - вижу: громадная женщина, даже баба, бабища в короткой малиновой юбке с блестками под шарманку - танцует. А шарманку вертит - чиновник. Немолодой уже, зеленый, с красным носом, с кокардой. (Нос сам вроде кокарды.) Тут я его страшно пожалела: бедный! должно быть, с должности прогнали за пьянство, так он - с голоду... А оказалось, Марина, от любви. Он десять лет тому назад, где-то в своем городе, увидел ее на ярмарке, и она тогда была молоденькая и тоненькая и должно быть страшно трогательная. И он сразу в нее влюбился (а она в него - нет, потому что была уже замужем - за чревовещателем), и с утра стал пропадать на ярмарке, а когда ярмарка уехала, он тоже уехал, и ездил за ней всюду, и его прогнали с должности, и он стал крутить шарманку, и так десять лет и крутит, и не заметил, что она разжирела - и уже не красивая, а страшная... Мне кажется, если бы он крутить - перестал, он бы сразу все понял - и умер.

- Марина, я сделала ужасную вещь: ведь его та женщина ни разу не поцеловала - потому что, если бы она его хоть раз поцеловала, он бы крутить перестал: он ведь этот поцелуй выкручивал! - Марина! я перед всем народом... Подхожу к нему, сердце колотится: - ?Не сердитесь, пожалуйста, я знаю вашу историю: как вы все бросили из-за любви, а так как я сама такая же...? - и перед всем народом его поцеловала. В губы.