Повесть о спортивном журналисте

Луговой вспомнил давно ушедший в дымку лет Новый год, который они встречали с Люсей в Доме журналиста, и как танцевала она тогда с его другом — соперником по самбистскому ковру, и что последовало за этим.

Много позже Люся призналась ему во всем.

Что ж, музыка, танец, вино... И посильнее и поопытнее Ирины не выдерживали...

- О чем ты думаешь? — она теребит его за рукав.

- О тебе.

- А что обо мне? — по своей любимой привычке она виснет у него на руке.

- Как ты меня бросишь.

- Никогда.

- Бросишь, — грустно подтверждает Луговой, — сама не заметишь, как окрутит тебя один из этих поклонников, о которых ты говоришь. Знаешь, такой молодой, красивый, кандидат наук, или спецкор в Париже, или чемпион. Словом, настоящий мужчина. Куда мне против такого — рост сто семьдесят пять, а вес под девяносто, лысеть начал, пятый десяток пошел, вечно замотанный, женатый... Зачем я тебе?

Ирина остановилась так внезапно, что он по инерции прошел два-три шага вперед, увлеченный своей горестной речью, и вынужден был вернуться назад.

—Тебе не стыдно, скажи, не стыдно? — в глазах ее стояли слезы. — Какой же ты злой, какой противный, —она всхлипнула. — Мне и так не легко... А ты... а ты...

Не пойду Новый год встречать — вот и все. Буду дома с мамой... вот и все.

Луговой обнял ее, целовал в мокрое от слез и снега лицо, бормотал какие-то ласковые слова утешения.

Потом еще долго гуляли. Мирились. Ссорились. Опять мирились. Бури в стакане их горькой любви...

Вопрос с Новым годом уладился для Лугового сам собой — налетевший как шквал острый грипп сразил его, и он провалялся в жару неделю — с 30-го по 5-е.

—Под Новый год, конечно, лучше сорокаградусная водка, чем сорокаградусная температура, — сострил навестивший его врач из поликлиники. — Но, как говорит

ся, болезни не мы выбираем, они — нас.

А Ирина пошла-таки в Дом журналиста и провела там тоскливый вечер — волшебный принц, которого предрекал ей Луговой, не появился. Были все свои, из газеты, больше молодежь и больше парами. Им было весело, они танцевали до упаду, дополняли скромную сервировку стола обильными запасами, извлеченными из огромных деловых портфелей, с которыми пришли, будто явились не на праздничный вечер, а на служебное совещание.

Журналисты, как правило, люди остроумные, находчивые, знающие массу анекдотов, шуток, забавных историй, и выдуманных, и происшедших в действительности. Поэтому за столом царило веселье, тосты были блестящими, а настроение у всех прекрасным.

Только не у Ирины. Вначале она поддалась всеобщей приподнятости, тоже хохотала до упаду, энергично плясала...

Ее русые спутанные волосы метались вокруг головы, глаза сверкали, лицо раскраснелось. Она была в эти минуты удивительно хорошенькой. Она даже позволила кому-то поцеловать себя.

Но постепенно настроение ее упало. Вон там, в конце зала, на возвышении стоял стол «Спортивных просторов». Там тоже кричали, произносили тосты, смеялись...

Там мог быть и он. И они бы танцевали вместе, могли бы вместе и выпить, глядя друг другу в глаза и загадав желание. Здесь веселилась журналистская братия, многие знали друг друга, подсаживались к столикам друзей, переходили из зала в зал, радостно приветствовали друг друга.

Но его там не было. И то, что его вообще не было ни за каким столом, а лежал он один в гриппе, дремал небось, напившись чая с малиной или всяких лекарств, и эта его старуха жена сидела рядом, проклиная его мысленно за то, что он испортил ей Новый год, служило Ирине слабым утешением.

Как этим можно утешаться! Какая она все-таки эгоистка.

Настроение ее портилось все больше. Она перестала танцевать, потом смеяться, наконец, улучив момент, незаметно сбежала.

Она шла ярко освещенными улицами, где было много людей. Кто-то распевал, у кого-то в руках играл переносный транзистор. Музыка, смех доносились и из ресторанов, и из освещенных окон домов.

Она медленно брела, сняв шапочку, расстегнув куртку, подставив легким, невесомым снежинкам пылающее лицо. Другая бы небось сразу воспаление легких или еще какую-нибудь хворь схватила, а ей нипочем — девчонок с таким здоровьем, как у нее, надо демонстрировать на выставках! Крепкая, мускулистая, цветущая, она не знала ни головных болей, ни простого насморка.

Как-то, мельком увидев анемичную Катю, она сказала Луговому:

Вы там в каждом номере раздетых девиц помещаете — иллюстрируете ежедневную гимнастику, — хотя я-то знаю, что это для повышения тиража, да, да, не спорь! Небось уродливых нету? Или в тренировочных костюмах? Все в купальниках и все красотки. Но я к чему: надо тебе там поместить нагишом твою эту секретаршу-дистрофичку и меня — толстуху и подпись сделать: «Средняя советская женщина до и после подписки на „Спортивные просторы"». Ручаюсь, будешь иметь миллионный тираж.

- Это идея, — серьезно сказал Луговой, — завтра распоряжусь, чтобы тебя сфотографировали, как ты выражаешься, нагишом. Прислать к тебе Крохина или сама придешь?

- Да ну тебя, — она слегка покраснела, — не понимаешь ты шуток.

- Ну ладно, тогда я в следующий раз прихвачу фотоаппарат и...